III. Путешествие на яхте вдоль берегов Италии

Молодой русский дипломат Феликс Казимирович Мейендорф (1834—1871), потомок древнего рода лифляндских дворян Икскюлл, начал свою дипломатическую карьеру в Варшаве, где он служил у наместника Польши, князя Михаила Дмитриевича Горчакова. Вскоре, в октябре 1857 года, он женился на дочери своего шефа, 19-летней Ольге. Забегая вперед отметим, что знаменитый композитор Лист, который познакомился и подружился с этой четой в Риме в 1863 году, находил у Ольги Михайловны незаурядный талант пианистки и посвятил ей два своих «Забытых вальса» и «Экспромт». Феликсу Мейендорфу же Лист не раз доверял судьбу своих рукописей, которые дипломат отправлял издателю с печатью русской миссии. Дружба Листа с Мейендорфами продолжалась и в Веймаре, где они встречались также на музыкальных утрах замечательной итальянской певицы Полины Виардо — близкого друга И. С. Тургенева, которая в первой половине 1870 года находилась в этом городе. Но вернемся к дипломатической карьере Феликса Мейендорфа, интересной для нас тем, что она привела его в Чивитавеккыо.

Не без содействия Михаила Горчакова, Феликс Казимирович был в начале 1858 года назначен секретарем русской миссии в Штуттгардте. Значение этой миссии возросло в связи с секретными переговорами между царем Александром II и Наполеоном III, состоявшимися в Штуттгардте в сентябре 1857 года. (После Крымской войны Россия стремилась улучшить свои взаимоотношения с Францией.)

Хотя Штуттгардт, живописно расположенный на холмах, являлся резиденцией вюртембергского короля Вильгельма I и был уже в то время крупным городом (более 60 тысяч жителей), Мейендорф все же отчаянно скучал в этой, как ему казалось, глухой провинции. Каталог небольшой личной библиотеки, составленный Феликсом Казимировичем в 1860 году и сохранившийся в московском архиве⁵¹, свидетельствует о широком кругозоре и либеральных интересах: наряду с философскими, историческими и экономическими сочинениями, с творчеством Пушкина, Лермонтова, Гоголя и других русских писателей, в каталоге указаны памфлеты Курье^A, произведения Байронга, Гейне, Сильвио Пеллико и др., не говоря уже о Шекспире, Сервантесе, Рабле, Вольтере, Руссо, Гете, Шиллере и т. д.

Однако либеральные взгляды не мешали Феликсу Мейендорфу верой и правдой служить русскому престолу и опасаться роста революционных настроений. Не без проницательности он заметил в письме к Михаилу Горчакову (январь 1861 года): «Ваши крестьяне и простонародье, если они совершат революцию, сделают ее социалистической, т. е. против владельцев и аристократов. Но они еще не дошли до этого [...]».⁵²

В феврале 1861 года Мейендорф получил возможность съездить в Россию. По пути он остановился у своего тестя в Варшаве. Он прибыл туда 22 февраля. Положение в Польше обострилось как раз в те дни, когда Мейендорф был в Варшаве, 25—27 февраля здесь состоялись крупные манифестации. Михаил Горчаков был вынужден удовлетворить некоторые требования делегации варшавян. Предвидя революционную вспышку, наместник Польши готовил донесение Александру II и министру иностранных дел, Александру Горчакову, пытаясь убедить царское правительство в необходимости реформ по весьма умеренной программе поляка-русофила Александра Велепольского. Так как сам Михаил Горчаков был в это время уже тяжело болен (он умер через несколько месяцев), он поручил это ответственное дело Феликсу Мейендорфу, который должен был лично докладывать царю и его министру о положении в Польше.

В своей рукописи «Мои воспоминания о 1861 годе», тоже сохранившейся в московском архиве,⁵³ Мейендорф подробно рассказывает о том, как он справился с этим поручением. Нас интересует, однако, не это, а последствия этого дела, так как именно они привели Мейендорфа в Чивитавеккью. По-видимому, он оправдал надежды Михаила Горчакова и произвел благоприятное впечатление в Петербурге, ибо по возвращении в Штуттгардт Мейендорф был награжден орденом св. Станислава 2-й степени (апрель 1861 года). Летом того же года он был направлен в Италию с важным, но негласным дипломатическим поручением.

В 1860—1861 годах борьба за объединение Италии достигла высшей точки. Этому способствовало то обстоятельство, что после поражения в австро-итало-французской войне 1859 года австрийцы были изгнаны из оккупированных ими областей Италии. Эта страна состояла в то время из ряда маленьких государств: Ломбардо-венецианское королевство, где хозяйничали австрийцы, Сардинское королевство (Пьемонт и остров Сардиния), герцогство Парма, герцогство Модена, Великое герцогство Тоскана, Папская область, королевство обеих Сицилии и др.

Царское правительство, было заинтересовано в создании сильного итальянского государства в противовес австрийской империи, но опасалось движения Рисорджименто — революционно-демократического движения за освобождение и объединение Италии. Во главе Рисорджименто были известный публицист Джузеппе Мадзини (организатор и руководитель тайного общества «Молодая Италия») и генерал повстанческой армии Джузеппе Гарибальди, уже в то время окруженный ореолом легендарного национального героя. Сын моряка из Ниццы, Гарибальди был активным участником революции 1848—1849 годов, одним из руководителей кратковременной Римской республики и организатором похода в помощь революционной Венеции. В войне 1859 года против австрийских оккупантов он командовал корпусом альпийских стрелков, а в 1860 году Гарибальди создал повстанческий отряд — знаменитую «Тысячу». Во главе этого отряда он в мае месяце того же года высадился на Сицилии, а в сентябре освободил Неаполь от власти Бурбона Франческо II, ставленника Австрии.

Популярность Мадзини и особенно Гарибальди в России была очень велика. Они оказывали большое влияние на освободительное движение в России и на борьбу польских патриотов. 15 апреля 1861 года Гарибальди обратился в итальянской газете «Il Diritto» с открытым письмом к Александру Герцену. В этом письме Гарибальди откликнулся на события в Варшаве, где за шесть дней до этого демонстрация патриотов была расстреляна царскими войсками, хотя часть гарнизона отказалась стрелять в народ. Гарибальди писал о «негодовании европейских народов против виновника гнусной бойни», Александра II, и просил Герцена, издававшего в Лондоне вольную русскую газету «Колокол», передать «слова сочувствия от итальянского народа несчастной и героической Польше и слово благодарности храбрым воинам русским, которые сломали свою саблю, чтобы не обагрить ее в народной крови».⁵⁴ Письмо Гарибальди было перепечатано и в ряде других европейских газет.

В Италии происходили важные события: в феврале 1861 года в Турине было провозглашено единое Итальянское королевство во главе с Виктором Эммануилом II, а в марте месяце национальный парламент признал Рим будущей столицей Италии. Пока же этот город, как и вся область, оставался под властью папы Пия IX, отлучавшего от церкви каждого, кто покушался на его светскую власть. Сторонники Мадзини и Гарибальди были за то, чтобы силой свергнуть папское правительство и занять Рим. Умеренные же либералы, во главе с премьером туринского правительства Камиллом Кавуром, были против похода на Рим и искали пути, чтобы убедить папу в необходимости уступить требованиям нации. Тайные агенты Кавура — бывший заговорщик доктор Панталеони и либеральный священник Пассалья, порвавший с орденом иезуитов, вели переговоры в Ватикане, которые, однако, остались бесплодными: Пий IX и его статс-секретарь, кардинал Антонелли, были против каких-либо уступок туринскому правительству.

Министр иностранных дел России Александр Горчаков внимательно следил за событиями в Италии. Царское правительство было заинтересовано в ослаблении Ватикана, но желало, чтобы восторжествовали не радикальные силы, а умеренные сторонники Кавура и Виктора Эммануила. После смерти весьма влиятельного Кавура в июне 1861 года этот вопрос приобрел особую остроту. Не случайно один из виднейших деятелей умеренных либералов Массимо д'Адзельо, спрашивал себя через несколько дней после кончины Кавура: «Кто же сможет служить противовесом Гарибальди и Мадзини?»⁵⁵

Взаимоотношения России с Ватиканом всегда были весьма напряженными, а в 1861 году они стали просто враждебными из-за влияния римской курии на умонастроения в Польше. Тем не менее Александр Горчаков искал пути, чтобы воздействовать на Пия IX и убедить его отказаться от вмешательства в польские дела. В рукописи, составленной Феликсом Мейендорфом в Риме в 1863 году, говорится в этой связи: «Роль, сыгранная католическим духовенством в Польше с самого начала нынешних смут, достаточно указывала нам на то, что мы не должны пренебрегать никаким средством, чтобы воздействовать на его умы. Прямого пути, чтобы достигнуть этой цели, не было, — надо было действовать в Риме и через Рим».⁵⁶

Это, надо думать, и было основной задачей Мейендорфа, когда он направился на яхте в путешествие «вдоль берегов Италии», а в действительности — для того, чтобы выяснить положение вещей в Риме, где ситуация была в это время довольно смутной, и попытаться в личных беседах с папой и его статс-секретарем дать понять желания царского правительства, обещая римской курии «взамен соответствующие выгоды».⁵⁷ Умный и проницательный человек, Александр Горчаков, по-видимому, почувствовал в Феликсе Мейендорфе подходящую для этой цели личность: Мейендорф был хорошо осведомлен в польских делах, имел некоторый опыт в дипломатии, был молод, образован и умел располагать к себе людей, и что было не менее важно, — он занимал скромный пост и его появление в Риме не должно было вызвать излишнего внимания.

В 1868 году в Париже вышла анонимно книга под заглавием: «Три недели на яхте вдоль берегов Италии».^B Эту редкую книгу можно найти в Музее книги Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина в Москве, а ее рукопись — в московском архиве.⁵⁸ На эту рукопись я наткнулась, разыскивая материалы о Феликсе Мейендорфе, ибо это он — автор упомянутой книги. Будучи дипломатом, он не хотел или не мог издать ее под своим именем. Мейендорф не рассказал также в своей книге подробности, которые раскрывали бы истинные цели его путешествия.

О том, что оно имело вполне определенные дипломатические цели и было связано с важными событиями того времени, можно убедиться по некоторым моментам рукописи Мейендорфа и по другим материалам, относящимся к нему. Заметим сразу же, что его путешествие состоялось в августе 1861 года и не совпадало с его официальным отпуском, который был предоставлен Мейендорфу, согласно приказу министерства иностранных дел, в октябре месяце.

В рассказе о своем путешествии Мейендорф подробно описал посещение Чивитавеккьи. Мы приведем этот отрывок по рукописи, которая значительно интереснее опубликованного текста, где острота и непосредственность впечатлений сглажены. Рукопись Мейендорфа представляет собой дневниковые записи на французском языке, сделанные карандашом, со множеством поправок, однако ценные для нас тем, что в них звучит искренняя симпатия и сочувствие к Стендалю, — явление довольно редкое в середине прошлого века. Не случайно за два года до этого, в 1859 году, в обзоре новейших произведений иностранной литературы в журнале «Отечественные записки» отмечалось о Стендале: «Горькая правда речей его пришлась не по вкусу читателям, и сочинения его расходились и расходятся довольно туго».⁵⁹

В ниже приведенном отрывке из рукописи Феликса Мейендорфа «Три недели на яхте вдоль берегов Италии» мы сохраняем в скобках наиболее интересные места, вычеркнутые или переделанные автором.

«[...] Вот и Чивитавеккья. Мы входим в порт [...]. Свежее дыхание бриза уступает место солоноватому и неприятному запаху морского порта. На берег сойти уже слишком поздно. Ластрель^C отправляется к нашему консулу^D и приносит мне письма и телеграмму от монсиньора Дёз Этуаля [...].

10 августа. Очень душно. Мы сходим на берег, намереваясь позавтракать, отправить письма и дождаться поезда в Рим. Первое осуществить невозможно: едва усевшись за стол в отеле Орландо, мы видим, как лакей обтирает уже достаточно грязной салфеткой сначала смрадную керосиновую лампу, затем свой потный лоб и, наконец, тарелку, которую он нам несет. И все это с изяществом, достойным лучшей участи. Мы встаем из-за стола и оставляем его в недоумении перед нетронутым и оплаченным завтраком. Наш консул догоняет нас, увлекает к себе домой, а оказанное им гостеприимство полностью вознаграждает нас за испытанную неудачу.

Затем он показывает нам город, небольшой и довольно унылый, одиноко стоящий на запущенном и пустынном берегу. Он окружен крепостными стенами и валами. П.-Л. Курье пишет, не помню уже где, что он участвовал в осаде Чивиты. Есть там и крепость, построенная по чертежам Микеланджело. (Это выглядит очень солидно.) Но всего этого недостаточно, чтобы заполнить оставшиеся два часа, и мы собираемся вернуться на корабль.

Наш консул, огорченный тем, что нам так мало понравилась Чивита, предлагает проводить нас к антиквару. Мы не смеем отказаться, чтобы не обидеть его, и следуем за ним.

Входим в маленький магазин на городской площади; стены уставлены пыльными полками, загроможденными старыми картинами, обломками этрусских ваз и какими-то бесформенными и безымянными металлическими предметами. Антиквар г-н Буччи, которому консул нас торжественно представляет, принимает нас с достоинством, приглашает нас сесть и начинает беседу, в которой мы касаемся всех тем, кроме антикварных древностей. Мы в гостях, и скоро это нас больше не удивляет. Г-н Буччи был выслан из Рима после революции^E. С тех пор он безвыездно жил в Чивите. Торговлей он занимается лишь для виду. Он много читает, размышляет, беседует, когда представляется возможность. В последнем он мастер. Он сдержанно и с достоинством, на прекрасном французском языке, выражает свои взгляды, — принципы радикала 30-х годов, которым он остался верен, пережив свою эпоху. Без сомнения, он сам — единственный интересный предмет в его лавке древностей.

Мы увлеклись; оказалось, он был другом Стендаля, который перед смертью завещал ему свои книги. Г-н Буччи показал нам кресло, в котором Стендаль просиживал целые дни, беседуя с ним. Он дал нам полистать книги, испещренные заметками Стендаля, и много рассказал о характере и привычках этого обаятельного и умного (но несчастного) человека. Стендаль провел последние годы своей жизни в Чивите (словно в изгнании). Он исполнял здесь должность французского консула, принять которую заставила (его бедность) недостаточность его средств... Стендаль, этот swell^F, блиставший в лучшем обществе Парижа и Флоренции, неизбежно должен был чувствовать себя в Чивите одиноким, оторванным от привычной среды и обстановки. Он страдал в этом городе, его характер стал портиться, иногда он огорчал добрейшего г-на Буччи (проклятиями) жалобами на судьбу, в которых звучало безбожие. Во всех произведениях Стендаля слышна скорбная нота. Она связана и с тем событием в его жизни, которое заставило его порвать со светом и осесть в Чивите подобно тому, как выброшенный бурей корабль оседает на мель. Наделенный сердцем, оставшимся молодым несмотря на лета, он пережил горечь глубокого разочарования. Учиться смирению было уже поздно; клинок, как видно, остался в ране, и она так и не зажила.

Г-н Буччи прожил несколько лет в повседневном общении со Стендалем. Говоря о нем, он выказывал искреннюю привязанность и невольно позволял нам ощутить пустоту, образовавшуюся в его жизни с потерей Стендаля.

Мы пожали руку этому достойному человеку и странному торговцу.

— Прежде чем мы распрощаемся, — сказал он мне, — позвольте поблагодарить вас за то чувство, с которым вы беседовали со мной о моем бедном друге. Я вижу, что вы любите его произведения и умеете ценить его характер и ум. Может быть, вам, будет дорога память о нем. Разрешите мне просить вас принять эту книгу. Она из тех, которые он любил; вы убедитесь в этом по заметкам, которые он в ней оставил.

Это был том сочинения Ланци, посвященный венецианской школе живописи. Я ответил г-ну Буччи, что он не ошибается и доставил мне радость, за которую я не знаю как его отблагодарить. И на этом мы расстались. Как раз вовремя, — через десять минут поезд мчал нас в Рим, а меня переполняло чувство, подобное тому, которое испытываешь (вступая в храм) перед неизвестным, когда оно отмечено величием».⁶⁰

Мейендорф возвращается к Стендалю и в некоторых других местах своей рукописи, ссылаясь на его книгу «Прогулки по Риму». Так, он пишет, обращаясь к «другу-читателю» и говоря о станцах Рафаэля в Ватикане: «[...] Позволь мне доверить тебя Стендалю, который расскажет тебе о них лучше, чем кто-либо другой [...]». А перед отъездом из Рима Мейендорф хочет «в последний раз подняться на Пинчо с восторженным и несчастным Стендалем '[...]. Это самое подходящее место, чтобы сказать Риму сочувственное прости и запечатлеть в памяти его неизгладимый образ».⁶¹

Как и многие другие путешественники, русский дипломат осматривал «вечный город» с книгой Стендаля в руках, который пишет в «Прогулках по Риму»: «Сад Пинчо не расположен в низине, как сад Тюильри; он находится на высоте восьмидесяти или ста футов над течением Тибра и окружающими полями. Вид отсюда превосходный [...]».⁶² С террасы Монте-Пинчо и сегодня туристы любуются изумительной панорамой города, особенно прекрасной в лучах заходящего солнца: на фоне темнеющего неба золотисто-багровой полусферой выделяется купол собора св. Петра — грандиозное творение Микеланджело; чуть ближе, у самого Тибра, возвышается круглая громада замка св. Ангела, описанного Стендалем в романе «Пармская обитель» как башня Фарнезе, в которой был заточен Фабрицио дель Донго... Только поля отступили, и там, где во времена Стендаля, да и Мейендорфа царила болотная лихорадка, растянулись жилые массивы, виднеются спортивные сооружения...

В изданной им книге Мейендорф не только сгладил острые места, изменив кое-что и в вышеприведенном рассказе о беседе с Донато Буччи, но он опустил также некоторые важные детали, которые сохранились в рукописи. Так, например, в опубликованном тексте монсиньор Дёз Этуаль, с которым Мейендорф обменялся телеграммами, назван «монсиньор Z». Совершенно очевидно, что имя этого французского священника, помогавшего молодому русскому дипломату получить аудиенцию у папы и у его статс-секретаря, кардинала Антонелли, а также у неаполитанского короля Франческо II, нашедшего пристанище в Риме, должно было оставаться в тайне. В книге Мейендорфа изменен также текст телеграммы, посланной им этому священнику — упущено, например, имя кардинала Антонелли. Что же касается Пия IX, то как в книге, так и в рукописи говорится: «Я могу лишь рассказать о той части беседы с папой, которая относится к его здоровью». Надо полагать, что речь шла также о тех вопросах, которые волновали Александра Горчакова.

Но все же политику Ватикана определял не немощный папа, а Антонелли — самый молодой из кардиналов, влиявший на все решения Пия IX. Вот что о нем пишет современник Мейендорфа, литератор Алексей Тепляков, который посетил Рим в том же 1861 году: «Рассказывают, что местечко, где родился Антонелли, было с давних пор притоном воров и разбойников, посреди которых отец его занимал видное место [...]. Антонелли человек лет 45, настоящий тип итальянца: хитрый, ласковый, мягкий, но вместе с тем настойчивый и упрямый [...]. Стоит попристальнее взглянуть на лицо его, беспрерывно изменяющееся, чтобы понять всего человека [...]. Он ростом немного побольше среднего, смуглый, черноволосый и черноглазый».⁶³ С этим человеком, умное лицо которого принимало то гордое и вызывающее выражение, то смиренное или слащавое, Мейендорфу важнее всего было беседовать. И эта беседа состоялась. Но вернемся к вопросу о книге Ланци.

По рукописи Феликса Мейендорфа удалось установить, что он познакомился с Донато Буччи 10 августа 1861 года. Следовательно, преподнесенный антикваром томик Ланци с рукописными заметками Стендаля находился у Феликса Казимировича с этого дня. Однако дарственная надпись Буччи, как читатель мог убедиться, была сделана значительно позже, 28 августа 1863 года. В это время Мейендорф был уже секретарем русской миссии в Риме и постоянно жил в этом городе. (Между прочим, то, что в 1863 году он был переведен из Штуттгардта в Рим, свидетельствует о том, что министр иностранных дел России, по-видимому, остался доволен результатами его поездки в Италию.)

Надо думать, что Феликс Казимирович, очень дороживший подарком Донато Буччи, в тот день, 28 августа 1863 года, снова посетил друга Стендаля и попросил его сделать на книге надпись, подтверждающую аутентичность заметок французского писателя. Это было, конечно, важно для ее сохранности в будущем. Вот почему Буччи писал о своем подарке Мейендорфу как о чем-то, происшедшем в прошлом: «Этот том, содержащий рукописные заметки Стендаля (Анри Бейля) был преподнесен [...]» и т. д.

Мейендорф не расставался с книгой Ланци до конца своей жизни. В 1861 году, вернувшись в Штуттгардт, он занес эту книгу в каталог своей библиотеки под номером 536, с пометкой «аннотированная Стендалем». Вместе с другими своими книгами Мейендорф взял ее с собой в Рим, где он находился вплоть до 1868 года, когда он был назначен поверенным в делах в Веймаре. После смерти Феликса Казимировича в 1871 году его книги, в том числе томик Ланци, были привезены в родовое имение Мейендорфов в Лифляндии — Малый Рооп (Мазстраупе). А в 1919 году, после национализации помещичьих библиотек, книга Ланци с заметками Стендаля попала в Государственную библиотеку в Риге, где хранится и сейчас.

Итак, история третьего тома Ланци из личной библиотеки Стендаля выяснена. Эта книга попала к нам благодаря тем обстоятельствам, которые привели Феликса Мейендорфа в Чивитавеккью, в этот унылый городок, где столько лет провел Стендаль, и где русский дипломат навряд ли бы очутился, если бы не вышеупомянутые события. Даже если бы он, как и другие путешественники, прибыл в Чивитавеккью пароходом, чтобы осмотреть Рим, то он бы, наверно, тоже скорее поспешил в «вечный город», жалея о часах, потраченных в таможне. Благодаря путешествию на яхте и прочим обстоятельствам, связанным с его миссией, Феликс Мейендорф познакомился с Донато Буччи, и редко кто зафиксировал бы с таким чувством рассказ итальянского антиквара о великом французском писателе, как это сделал молодой русский дипломат.

Обратимся теперь к самим заметкам Стендаля в книге Ланци и к вопросам, связанным с ними. Эти заметки сделаны чернилами в 1830 и 1835 годах, как уже было упомянуто. Первая — на форзаце, остальные — на вшитых в конце книги чистых листах. В самом тексте книги никаких рукописных отметок не оказалось. Добавленные Стендалем листы пожелтели от времени, чернила поблекли, а это тоже затрудняло чтение его записей. Стендаль любил размышлять с пером в руке, свободно излагая ход своих мыслей, не задумываясь над орфографией, часто сокращая слова, переходя вдруг на английский или итальянский язык, прибегая к различным способам камуфляжа и т. д. Со всем этим читатель сталкивается и в записях французского писателя в книге Ланци.

___________

^A Поль Луи Курье (1772—1825), французский писатель, непримиримый противник режима Реставрации и католической реакции.

^B Trois semaines en yacht sur les côtes d'Italie. Paris, Lacroix, 1868. — 2-е издание: Paris, 1908.

^C Капитан яхты, провансалец.

^D Русским консулом в Чивитавеккье был в то время Лодовико Арата. При Стендале Россию также представлял член семьи Арата, Теофано. Анри Бейль был, между прочим, единственным иностранцем среди консулов, представлявших в Чивитавеккье 15 стран.

^E Революционные события 1831 года, последовавшие за Июльской революцией.

^F Блестящий светский человек (англ.)