Т. В. Кочеткова

К истории творчества Бальзака в России

(Критико-библиографический обзор)

«Бальзак в России» — одна из интереснейших тем в истории культурных связей двух великих стран — России и Франции. Распространение творчества Бальзака в России, оценка его в русской критике — эти вопросы неоднократно освещались в нашей печати и нашли известный отклик и во французской критике.¹ В нашем обзоре мы попытались обобщить достигнутое в этой области и рассмотреть некоторые проблемы, затронутые литературоведами.

I. Бальзак в русской печати 30—40 гг. XIX века

Творчество Бальзака, как и его старшего современника Стендаля, рано привлекло внимание в России. Имя его становится известным здесь вскоре после появления «Последнего шуана» (1829), «Сцен из частной жизни» (1830) и «Шагреневой кожи» (1831) и все чаще упоминается на страницах печати, в переписке литераторов и даже в художественных произведениях.

В 1832 году, собираясь написать статью о новейших романах, А. С. Пушкин упоминает в наброске плана статьи несколько произведений Бальзака.² «Вопрос о Бальзаке, — отметил Б. В. Томашевский, — занимал центральное место в его отношении к французской прозе»,³ к которой Пушкин проявлял постоянный интерес, но весьма сдержанно оценивал ее достижения. Сохранившиеся немногочисленные отзывы Пушкина о Бальзаке не дают ясного представления о его оценке французского романиста, стиль которого казался Пушкину вычурным. Но по мнению Б. В. Томашевского, встречающиеся в прозе Пушкина ассоциации с произведениями Бальзака позволяют предполагать, что отношение Пушкина к Бальзаку было более сложным.

Среди ранних русских читателей Бальзака был и писатель-декабрист А. А. Бестужев-Марлинский, сосланный рядовым на Кавказ. Как романтик, он принял произведения молодого французского автора, проникнутые чертами романтизма, более восторженно, чем реалист Пушкин. 26 января 1833 года он писал К. А. Полевому: «Я не устаю перечитывать «Peau de Chagrin»; я люблю пытать себя Бальзаком... Какая глубина, какая истина мыслей, и каждая из них, как обвинитель-светоч, озаряет углы и цепи светской инквизиции, инквизиции с золоченными карнизами, в хрустале, и блестках, и румянах!»⁴

Современники не преминули найти следы этого чтения в творческой манере самого Бестужева-Марлинского и называли его «русским Бальзаком», а В. Г. Белинский, сопоставляя обоих писателей, отметил: «Вещи всего лучше познаются сравнением... Посмотрите на Бальзака: как много написал этот человек и, несмотря на то, есть ли в его повестях хотя один характер, хотя одно лицо, которое бы сколько-нибудь походило на другое? О, какое непостижимое искусство обрисовывать характеры со» всеми оттенками их индивидуальности!..»⁵

Бальзаком увлекался и заточенный в крепости В. К. Кюхельбекер. В его тюремный дневник записаны восторженные отзывы о произведениях французского писателя, в котором Кюхельбекер сразу же угадал великого художника: «В «Сыне Отечества» прочел я превосходный отрывок из Бальзакова романа: Peau de Chagrin. Этот отрывок несколько напоминает курьезную пляску стульев, вешалок и столов Вашингтона-Ирвинга; — быть может, арабеск американца подал даже Бальзаку первую мысль, — но разница все же непомерная: у Ирвинга хохочешь, у Бальзака содрогаешься». (Запись от 12 июля 1834 года). И в записи от 25 июля: «Пишу о Бальзаке, потому что после его прелестной повести: Г-жа Фирмиани, не могу тотчас заняться чем-нибудь другим. Это в своем роде chef d'oeuvre; тут все: и таинственность, и заманчивость, и юмор, и высокая умилительная истина; я влюблен в эту Фирмиани!.. И как хорош сам Бальзак! Что за разнообразный, прекрасный талант! Признаюсь, я бы желал узнать его покороче.»⁶

О Бальзаке упоминает и неоднократно встречавшийся с ним в Париже А. И. Тургенев. 2/14 ноября 1835 года он пишет К. С. Сербиновичу: «...В Бальзаке много ума и воображения, но и странностей: он заглядывает в самые сокровенные, едва приметные для других, щелки человеческого сердца... Он физиолог и анатом души: его ли вина, что души часто без души?»⁷

С. Шевырев, посетивший Бальзака в 1839 году, мог с полным правом отметить, что в России Бальзак «почти национален».⁸ Произведения великого французского писателя были к тому времени уже широко известны русским читателям. Первым русским изданием, обратившим внимание на творчество Бальзака, была «Литературная газета» Дельвига, которая очень быстро и критически реагировала на события литературной жизни как в России, так и на Западе, особенно во Франции. В № 70 от 12 декабря 1830 года, в заметке, подписанной «Изд/атель/»,⁹ сообщается о выходе в свет в Париже «Сцен из жизни частной, изданных г-м Бальзаком». Издатель газеты отмечает, что «автор умеет завлечь внимание читателей вступлением и некоторыми подробностями», но критикует недостаточно продуманную, по его мнению, композицию этих произведений, лучшими из которых он считает повести «Месть» («Мщение»), «Добродетельная женщина» и «Мир семейственный» («Супружеское согласие»). В той же заметке приведены отрывки из послесловия Бальзака, в том числе его знаменательные слова о том, что «ныне, когда все возможные соображения, кажется, уже исчерпаны, когда все положения жизни истощены, когда невозможное даже было изведано,... одни только подробности будут впредь составлять собою достоинство сочинений, неправильно называемых романами... Предпринимать изображение эпох исторических и забавляться приискиванием новых басней, значит придавать более важности раме, нежели картине...».

Уже в этой заметке прозвучало кредо Бальзака: подробности о современной действительности, которое впоследствии привлекало все более пристальное внимание русской критики. Вместе с тем, видя в этом заявлении французского писателя «как бы признание» автора в своих недостатках, «Литературная газета» предвосхитила восприятие стиля Бальзака, характерное для ряда русских писателей и критиков, считавших, подобно Л. Н. Толстому, что «у Бальзака в образах возможность, а не необходимость поэтическая».

Вскоре после заметки «Литературной газеты», в русской печати появились и переводы Бальзака. Инициатива принадлежит здесь одному из передовых журналов этого времени — «Телескопу». Н. И. Мордовченко привел список переводов Бальзака, опубликованных в этом журнале.¹⁰ Первой была переведена повесть «Мщение»¹¹. Затем одно за другим появились еще тринадцать произведений. Как сообщил Н. И. Мордовченко, начиная с 1831 года и до конца существования «Телескопа», Бальзака переводили здесь непрерывно.

История первого русского перевода Бальзака подробно исследована Н. А. Трифоновым,¹² который установил, что переводчиком «Мщения» был писатель Н. Ф. Павлов. Переводы Бальзака явились для Павлова (как и впоследствии для Достоевского) «неплохой литературно-стилистической школой». Сравнивая павловский перевод «Мщения» с последующим переводом этой повести (в отдельном издании «Сцен из частной жизни», СПб, 1832), Н. А. Трифонов отмечает превосходство первого перевода. Вместе с тем он указывает на стремление Павлова усиливать «эмоциональность языка повести, добавляя эпитеты, сравнения, пользуясь более распространенными перифразами, позволяя себе отступления от буквы оригинала».

Много переводили Бальзака и другие журналы, причем переводы появлялись очень быстро, буквально вслед за изданием оригинала. Так, в «Московском телеграфе» в 1833 году (ч. 52) была напечатана статья Бальзака «Нынешнее состояние французской литературы», написанная в связи с выходом в свет «Мифологического словаря», В. Паризо (1832—1833). (В этой статье Бальзак приводит, между прочим, свое деление литературы на «литературу идей» и «литературу образов», повторенное им позже в знаменитом «Этюде о Бейле»).

В «Сыне Отечества» уже в 1832 году появились отрывок из «Шагреневой кожи» и повесть «Рекрут»; в 1833 году — «Госпожа Фирмиани», «Палермский монах» и «Ростовщик Корнелиус» («Мэтр Корнелиус»). Произведения Бальзака печатались здесь и в последующих годах.

Не меньше переводила Бальзака и «Библиотека для чтения». Но если такие журналы, как «Телескоп» или «Московский телеграф» в общем бережно относились к оригиналу, то «Библиотека для чтения» всячески «исправляла» и переделывала его. Ярким примером может служить история русского перевода романа Бальзака «Отец Горио», подробно освещенная в интересной статье Б. Г. Реизова.¹³

В 1835 году, сразу же после выхода в свет французского издания, новый роман Бальзака печатался почти одновременно в «Телескопе» (под названием «Дед Горио») и в «Библиотеке для чтения» («Старик Горио»), Сравнивая эти два перевода, Б. Г. Реизов констатирует: «Реакционной «Библиотеке для чтения» Бальзак с его архиреакционными взглядами показался ниспровергателем основ, чем-то вроде революционера с пером в руке, и поэтому журнал счел нужным совершить над его романом превентивную операцию... Зато либеральный «Телескоп», которому образ мыслей Бальзака должен был показаться никак не приемлемым, напечатал роман без искажений и каких бы то ни было оговорок».

Это замечание глубоко верно и еще раз подчеркивает огромную обличительную силу творчества Бальзака, которая не пришлась по вкусу «благомыслящей» и беспринципной «Библиотеке для чтения», переводившей Бальзака, главным образом, потому, что он пользовался громкой славой и привлекал подписчиков.

Весьма характерными являются примечания самой «Библиотеки для чтения» к этому переводу. Приведем примечание ко второй части романа, относящееся к разговору мадам де Босеан с Растиньяком на ее последнем балу. «Хотя этот роман, сокращенный через очищение его от общих мест и длиннот, и весьма переделан в переводе, в котором большею частию старались мы выражать не то, что говорит автор, но то, что он должен был бы говорить, если б чувствовал и рассуждал правильно;... хотя и направление, и даже ход повести изменены здесь существенно, однако мы сохранили часть этой сцены в подлинном ее виде... Само собою разумеется, что с этими жалкими понятиями опрокинутой нравственности и потерянного самоуважения поступлено в переводе по их заслугам...»¹⁴

По нашему мнению, «очищение» романа и эти примечания не столько дело рук переводчика, А. Н. Очкина, сколько издателя и редактора журнала, О. И. Сенковского. Об этом свидетельствует заметка «Словесность во Франции», напечатанная в том же томе «Библиотеки для чтения», где Сенковский с присущей ему циничностью заявляет: «...Очищение ее (мысли Бальзака. — Т. К.) не легче очистки конюшен царя Авгия. Мы узнали это на опыте, трудясь над его «Стариком Горио...»¹⁵ (!)

Столь бесцеремонное обращение с оригиналом, — явление, «дотоле неслыханное на Руси», как квалифицировал Н. В. Гоголь редакторские приемы «Библиотеки для чтения»,¹⁶ вызвало возмущенные отклики в русской критике.

В. Г. Белинский, не раз разоблачавший порочную практику «Библиотеки для чтения», заметил по поводу этого перевода: «...Она себе на уме, она смело приделывает к «Старику Горио» пошло-счастливое окончание, делая Растиньяка миллионером, она знает, что провинция любит счастливые окончания в романах и повестях...»¹⁷

Примечания Сенковского глубоко возмутили В. К. Кюхельбекера, который, находясь в одиночном заключении в Свеаборгской крепости, мог знакомиться с творчеством Бальзака, главным образом, через переводы, помещенные в верноподданнических журналах «Библиотека для чтения» и «Сын Отечества». Он записал в своем дневнике: «После обеда прочел окончание повести Бальзака: Старик Горио, и внутренно бесился на бессмысленные примечания г-на переводчика; но они более чем бессмысленны, они кривы и злонамеренны...»¹⁸

К этой теме неоднократно возвращается и критика «Московского наблюдателя». «... Посмотрите, как перекроен бедный старик Горио. Читаешь и не знаешь, что это? — Бальзак, или Тю... тю... тю...» (Тютюнджюоглу — псевдоним Сенковского. — Т. К.), — пишет Ив. Полевист в заметке «Детский журнал на 1835 год».¹⁹ А. Н. Павлищев, говоря о Брамбеусе-Сенковском и «ощипанном им Бальзаке», считает, что последний «пишет хорошо, и грешно было б судить о слоге его по образчикам уродливого перевода, помещаемым в Библиотеке для чтения...»²⁰.

Борьба, разыгравшаяся вокруг творчества Бальзака, нашла свое отражение и в письме П. А. Вяземского к А. И. Тургеневу (от 8 сентября 1835 года): «Твой Федоров выдает диковинки нашей литературы,²¹ в первой тетрадке досталось Бальзаку и, кажется, Сенковскому, переводчику его за «Père Goriot», который, не во гнев будь сказано нравственному Федорову, очень замечателен, и одно из лучших произведений последней французской нагой литературы. Так от него и несет потом действительности; так все мозоли, все болячки общественного тела и выставлены в нем на показ».²²

Эти слова отражают диаметрально противоположные взгляды на творчество Бальзака — взгляды П. А. Вяземского, который один из первых в России высоко оценил французскую реалистическую («нагую») литературу в лице Стендаля и Бальзака (вспомним оценку романа «Красное и черное» и других произведений Стендаля в письмах Вяземского к Пушкину, А. И. Тургеневу и к самому Анри Бейлю) и взгляды одного из реакционнейших литераторов этого времени, Б. М. Федорова, которому даже «очищенные» переводы «Библиотеки для чтения» показались чуть ли не крамольными.

Мы не остановимся здесь на других переводах произведений Бальзака; в 30—40 гг. их появилось множество не только в журналах, но и отдельными изданиями (кроме названных выше, в эти годы вышли: «Женщина в тридцать лет», «Лилия в долине», «Шуаны», «История бедных родственников» и др.). Перейдем к вопросу об оценке творчества Бальзака, его роли и места в общем движении французской литературы в русской критике 30—40-х гг.

Эта тема неоднократно привлекала внимание исследовав телей.

М. П. Алексеев писал в статье «Бальзак в России»: «..Россия оценила его глубже и восторженнее, чем Франция. Когда в августе 1831 года появилась «Шагреневая кожа», о Бальзаке писали много, но нигде не было такого единодушия похвал, как в России...» Вместе с тем М. П. Алексеев отметил: «Не все ясно еще в истории русского увлечения Бальзаком: ненависть к нему и суровые оценки Белинского, приводившие в такое недоумение и возбуждение страстного почитателя Бальзака Д. В. Григоровича, глухая оппозиция Сенковского„ которую пытались объяснить завистью и желанием замаскировать источник его личных вдохновений...»²³

В большой работе, посвященной путешествию Бальзака в Россию и истории его русских связей, Л. П. Гроссман касается также вопроса об отношении к Бальзаку русской критики 30—40-х гг. «Бесконечному преклонению» соответствовало страстное отрицание», — пишет Л. П. Гроссман. «Но такое столкновение мнений несомненно способствовало росту славы романиста».²⁴

З. Ефимова считает, что «... отношение к Бальзаку в те годы было либо резко отрицательное, либо насмешливое, либо двойственное: талант его признается, но с целым рядом оговорок».²⁵

Л. М. Жикулина говорит о «резко отрицательном» отношении к французской литературе и к Бальзаку в конце 30-х гг. и объясняет это следующим: «Очевидно, незрелые капиталистические отношения внутри русской общественности 30-х годов еще не способны впитать в себя сразу все продукты чужеземной идеологии. Рожденные миром волчьей борьбы, образы хищных ростовщиков, деградирующих буржуа, честолюбивых разночинцев, протестующих безумцев еще не затрагивают глубоко наших общественных и литературных интересов...»²⁶

Более подробно на этом вопросе останавливается Р. А. Резник в статье «Белинский о Бальзаке».²⁷

В этом исследовании рассматриваются две основные проблемы: восприятие творчества Бальзака в России в 30—40-х годах и отношение Белинского к Бальзаку. Ко второй, заглавной теме статьи мы вернемся ниже.

Останавливаясь на политических взглядах Бальзака, Р. А. Резник отмечает, что «во Франции, где до появления первых романов «Человеческой комедии» совершились две буржуазные революции и третья — незадолго до смерти Бальзака, его утопический легитимизм был неопасен... Совершенно иное звучание приобретали политические высказывания Бальзака в обстановке России...» Отсюда неприязненное, по мнению автора статьи, отношение к Бальзаку со стороны передовой русской критики. Но не только его политические взгляды, но и «бальзаковский метод сочетания типичного и исключительного тем более оставлял холодным русского читателя, что и сама обобщаемая действительность, явления, типичные для французского буржуазного общества, постоянно занимавшие Бальзака, не были типичны для России 30—40-х годов». Задаваясь вопросом: «... Отчего же и лучшие создания Бальзака, как «Гобсек», «Шагреневая кожа», «Отец Горио», «Поиски абсолюта» и другие, не изменяли восприятия его творчества русским читателем?», Р. А. Резник отвечает: «...Для читателя это была та же «литература отчаяния» ... с ее страстью к ужасам и дешевым пессимизмом...»

«Объяснения такому восприятию, — по мнению Р. А. Резник, — нужно искать в глубоком различии исторической обстановки России и Франции и в различии тенденций развития литературы обеих стран. Его нужно искать в основной проблематике произведений Бальзака и их общей нравственной атмосфере. Эта проблематика шла мимо русских интересов 30—40-х гг., а нравственная атмосфера совершенно не соответствовала русской».²⁸

Если М. П. Алексеев и Л. П. Гроссман отмечали противоречивость взглядов на творчество Бальзака в русской критике 30—40-х гг., «столкновение мнений», если и З. Ефимова в какой -то степени допускала разноречивость суждений, то Р. А. Резник, развивая тенденции, намеченные в статье Л. М. Жикулиной, считает «отрицательное отношение или равнодушие к Бальзаку» общим и закономерным явлением для русской критики этой эпохи и пытается это объяснить общественно-политическими условиями России, иными тенденциями развития русской литературы и неприемлемостью для передовой русской критики политических взглядов и творческого метода Бальзака.

С таким упрощенным освещением этой проблемы нельзя согласиться. Возводя отрицательное отношение Белинского к Бальзаку на степень принципиальной позиции передовой русской критики, Р. А. Резник по существу снимает вопрос о борьбе мнений вокруг творчества Бальзака и представляет в неверном свете общее восприятие французской литературы этой эпохи, так называемой «неистовой школы», отношение к которой Р. А. Резник характеризует следующим образом: «У передовых представителей русской литературы «неистовые» вызывали возмущение и насмешки».²⁹

Как же обстоит дело в действительности?

Вся история литературы эпохи Пушкина и Белинского доказывает, что несмотря на то, что в России царил крепостнический строй, а во Франции укреплялось господство буржуазии, подчиняя всех и вся власти чистогана, идеи передовых слоев русского общества перекликались с передовыми идеями, во Франции; реакционные же силы обеих стран, казалось бы столь различных в экономическом и общественно-политическом отношениях, действовали удивительно единодушно, подавляя революционные настроения и проповедуя мракобесие. Известно, что взгляды декабристов были близки Стендалю, а декабрьское восстание в России «страшным контрударом отозвалось в Сен-Жерменском предместье».³⁰ «Московский телеграф» сочувствовал борьбе французских романтиков против реакционных воззрений эпигонов классицизма, а правительственные круги и реакционная печать как во Франции, так и в России усматривали в молодом литературном движении опасного врага, подрывающего устои государства. Июльская монархия запретила пьесы Виктора Гюго, а царское правительство расправилось с «Московским телеграфом».

Мы уже приводили циркуляр министра народного просвещения князя Ливена от 11 июля 1832 года, решительно осуждавший «поспешность, с какой стараются издавать на русском языке» переводы новейших французских романов, которые, «содержа в себе предпочтительно изображение слабой стороны человеческой натуры, нравственного безобразия, необузданности страстей, сильных пороков и преступлений,... не иначе должны действовать на читателей, как ко вреду морального чувства и религиозных понятий...»³¹ Против кого ополчилось здесь царское правительство? Против «юной французской словесности», или «неистовой школы», на которую подобным же образом нападала реакция как во Франции, так и в других странах, не без основания связывая литературу прогрессивных французских романтиков с Июльской революцией и сопровождавшими ее событиями.³²

Как относилась к «неистовым» русская критика 30— 40-х гг.?

В программной статье «О романах Виктора Гюго, и вообще о новейших романах»,³³ издатель «Московского телеграфа» Н. Полевой глубоко сочувственно отзывается о новейшей французской литературе, где «все почти роды романа представляют ныне образцы превосходные». Он считает вполне закономерным тот «отпечаток усиленной борьбы духа», который характерен для этой литературы, ибо в процессе ломки старых эстетических воззрений и в силу неустановленности новых идеалов современные творения «необходимо должны носить на себе отпечаток волнения, неопределенности, какого-то разрушительного, дикого порыва, который начнет утихать только после совершенной победы». Полемизируя с реакционной критикой, Н. Полевой подчеркивает «глубокую нравственность» этой литературы, которая срывает «маску с безобразного лица нынешнего общества...»

Если эстетические позиции Н. Полевого совпадают с позициями французских романтиков, то А. С. Пушкин критикует «неистовую школу» с позиций реализма и в этом отношении близок к Стендалю, также требующему естественности и жизненной правды в искусстве. Вместе с тем в статье «Мнение М. Е. Лобанова...»³⁴ Пушкин выступает против нападок этого реакционного академика на «безнравственную» французскую литературу.

Решительный отпор передовой русской критики вызвали и клеветнические выступления Сенковского, в частности его статья «Брамбеус³⁵ и юная словесность» («Библиотека для чтения», 1834, т. 3). Весьма примечательна в этой связи статья Н. Надеждина «Здравый смысл и Барон Брамбеус»,³⁶ на наш взгляд, недостаточно обратившая на себя внимание литературоведов.

В своей статье Надеждин отмечает, что «г. Брамбеус, нападая с таким жаром на чудовищность юной словесности», повторяет лишь то, что стало «общим местом» в западноевропейской критике. Надеждин опровергает лицемерные обвинения «неистовой школы» в безнравственности, которые Брамбеус твердит, вторя «Эдинбургскому обозрению» и другим реакционным изданиям. Если «произведения сей школы неладят с нравственным чувством», — пишет Надеждин, то это потому, что «они слишком верны нравственному безобразию действительности, ими представляемой. Вся вина современной французской литературы в том, что она слишком истинна!»

Анализируя причины, породившие это литературное движение, Надеждин опровергает утверждение Брамбеуса, что оно является «случайным пятном» и что в нем проявляются «слабость, потеха или самолюбие». «Всякая литература, — справедливо заявляет Надеждин, — есть выражение современного состояния общества, коему принадлежит». Исходя из этого, Надеждин видит причины возникновения «юной словесности» во «внутреннем расстройстве всего общественного организма» Франции, а в самой этой литературе он отмечает «мудрую наблюдательность, поучающую в судьбах мира», открывающую «разгадку прошедшего, смысл настоящего и намек на будущее».

Статья Надеждина помогает во многом понять взгляды «Телескопа» и близкой к нему критики на творчество прогрессивных романтиков и Бальзака. Надеждин, как и Пушкин, и Белинский, считает «неистовую школу» исторически закономерным, но переходным явлением. Как Пушкин и Белинский, он воспринимает ее критически; она не соответствует его эстетическим взглядам, но вместе с тем он ценит в ней те произведения, которые отличаются «строгой верностью истине», т. е. прежде всего произведения Бальзака. Именно в этих произведениях он видит «мудрую наблюдательность, поучающую в судьбах мира», в то время как такие произведения, как «Мертвый осел и гильотинированная женщина» Жанена и «Лукреция Борджиа» Виктора Гюго не вызывают его сочувствия, и он считает «святою обязанностью изобличать их дикое, отчаянное неистовство».

В статье Н. Павлищева, также посвященной теме «Брамбеус и юная словесность»³⁷ в центре внимания — Бальзак. Главным образом против него извергает «Библиотека для чтения» — «глаголы нечистые и кусательные... двенадцать месяцев сряду», и у него же заимствует Брамбеус-Сенковский вплоть до прямого подражания (автор сравнивает здесь «La comédie du diable» Бальзака с повестью Брамбеуса «Большой выход у сатаны»). Сам Н. Павлищев причисляет Бальзака к «лучшим французским прозаикам».

Характерно, что в обзорах новейшей французской литературы, печатаемых в русских журналах этой эпохи, Бальзак занимает одно из центральных мест, если не совершенно особое место. Так, например, Я. Неверов³⁸ начинает свой обзор прозы, перепечатанной в «Revue Étrangère», с произведений Бальзака «La Recherche de l'absolu», «Un drame au bord de la mer», «Seraphitus — Seraphita» и «Eugénie Grandet». Если два предпоследних произведения («Драма на берегу моря» и «Серафита») вызывают критические замечания рецензента, то о романе «Евгения Гранде», он пишет с нескрываемым восхищением, считая, что это произведение написано «с отличным искусством» и принадлежит «к числу лучших, ^наиболее обработанных произведений Бальзака. Его достоинства состоят в оригинальности и яркости характеров, в прелестных и тонких оттенках чувств, в благородстве и стройности действия чисто психологического, основанного на глубоком изучении человеческого сердца и не запятнанного ужасами и неприличием — обыкновенными пороками французской юной словесности...»

Мы могли бы привести еще немало примеров, свидетельствующих о том, с каким сочувственным вниманием, а порою и восторгом были приняты в России лучшие произведения Бальзака, видимо потому, что их проблематика, вопреки утверждению Р. А. Резник, не шла «мимо русских интересов 30—40-х гг.», потому, что она находила отклик в душе русского читателя (мы убедимся в этом ниже и на примере Достоевского). К тому же такие проблемы, как власть золота, эгоизм и развращенность светского общества, его тлетворное влияние возникали уже и перед русской литературой в творчестве Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Гончарова.

Еще в 1846 году один из наиболее «холодных» к творчеству Бальзака писателей, А. И. Герцен, отметил в повести «Сорока-воровка» воздействие романов Бальзака и других писателей из среды «неистовых» на умы русских читателей: «...Судьба так устроила француза: что б он ни делал, он все учит. Он пишет дрянной роман с неестественными страстями, с добродетельными пороками и злодейскими добродетелями да по дороге или, вернее, потому что это совсем не по дороге, коснется таких вопросов, от которых у вас дух займется, от которых вам сделается страшно, а чтоб прогнать страх, вы начнете думать. Положим, что вопросов-то и не разрешите вы, да самая возбужденность мысли есть своего рода образование».³⁹

Можно ли тут говорить о «равнодушии» русского читателя! Даже в этих словах, написанных с несомненными уступками свирепой царской цензуре, звучит та заинтересованность, с какой в России читали лучшие произведения «неистовой» литературы.

Совершенно очевидно, что эта тема еще требует своего детального изучения. Вопрос о восприятии в России 30—40-х гг. французской литературы этой эпохи далеко не выяснен, и дальнейшие исследования откроют еще немало неожиданных аспектов этой сложной проблемы.

Перейдем к одной из самых острых проблем рассматриваемой нами эпохи — к отношению Белинского к Бальзаку.

Уже в вышеупомянутой статье Надеждина прозвучала такая мысль: пора «юной словесности» прошла, она уже «успела состариться», но губит ее не «безумство покойного Конвента», как уверяет Брамбеус, «а просто деньги, проклятые деньги». В качестве примера Надеждин приводит здесь Дюма, все более склоняющегося к поверхностному сочинительству.

Через два года в статье «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» (1836), Белинский добавляет к имени Дюма и имя Бальзака: «...Гения не убивает обаяние выгоды; оно убивает Бальзаков, Жаненов, Дюма...»⁴⁰.

Изменения, происшедшие во второй половине 30-х гг. во взглядах Белинского на творчество Бальзака, не раз являлись предметом изучения и споров.

Эта тема затрагивалась во многих работах,⁴¹ однако, при всей противоречивости мнений, критики по существу не шли дальше констатации факта. Первой попыткой более углубленного изучения этой проблемы является вышеупомянутая статья Р. А. Резник «Белинский о Бальзаке».

Рассматривая эволюцию взглядов Белинского на творчество Бальзака, автор статьи отмечает, что «Белинский, все тверже становившийся на точку зрения «социальности», не мог впоследствии судить Бальзака только по тому, как воплощает он свои замыслы; он должен был судить самые замыслы, идеи, и судить их исходя из того, какое воздействие они могли иметь на русской почве...».

Действительно, Белинский не раз иронически отзывался о симпатии Бальзака к аристократическому обществу Парижа. И дело тут, конечно, не в «требовании к искусству успокоения, примирения, «просветленности», которое, как писала: Л. М. Жикулина, якобы определило отношение зрелого Белинского к Бальзаку. Но, раскрывая социально-политические мотивы, которые в известной степени повлияли на отношение Белинского к Бальзаку, Р. А. Резник ничего не говорит о недооценке Белинским Бальзака-реалиста.

Известно, что начиная с «Литературных мечтаний» (1834) и вплоть до последних своих критических работ, Белинский говорит о Бальзаке как об одном из самых одаренных представителей «неистовой школы», называя его имя в одном ряду с именами Гюго, Барбье, Дюма, Жанена, Сю и др. По мере того, как меняется отношение Белинского к «неистовым», меняется и его отношение к Бальзаку. В статье «Русская литература в 1840 году» он еще отмечает «искренность пламенного чувства, живую симпатию к интересам человечества, увлекательную, общедоступную форму» — эти «хорошие» стороны литературы французских романтиков, но ему претят ее «дурные стороны»: «крайности, нелепости, фразистость, любовь к эффектам, риторическая шумиха...». Ратуя за литературу, «как выражение духа и жизни народной», Белинский не видит такой литературы во Франции, где эпоха «неистовых» уже прошла, а на смену ей еще ничего не пришло (заметим, что он недооценивает демократические тенденции во французской литературе этого периода, в частности, в творчестве Виктора Гюго). И если вскоре Белинский все же увидел во французской литературе новое значительное явление, то это были не реалистические романы Бальзака, а творчество Жорж Санд. Таким образом, Белинский прошел мимо французского критического реализма 30—40-х гг. Стендаля он, видимо, совсем не знал, а Бальзака, судя по всему, знал лишь по произведениям первой половины 30-х гг. — периода, когда Белинский, как отметила В. С. Нечаева,⁴² преимущественно обращался к «юной словесности» в поисках материала для переводов. В конце 30-х и в 40-х гг., утратив интерес к «неистовым», Белинский, видимо, перестал следить за творчеством Бальзака и не был знаком с такими выдающимися реалистическими произведениями французского писателя, как «Утраченные иллюзии» (1837—1843), «Крестьяне» (1845), «Кузина Бетта» (1846) и др. Этим и объясняется, по нашему мнению, недооценка Белинским Бальзака-реалиста, то чрезмерное значение, которое великий критик придавал аристократическим симпатиям французского писателя, не видя того, что Бальзак-реалист «принужден был идти против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков...» (Ф. Энгельс).

Как же рассматривает эту проблему Р. А. Резник?

Признав, что «мнение о Бальзаке как об одном из «неистовых» являлось общим в русской литературе этого времени», Р. А. Резник пытается выяснить, каково же было отношение к «неистовой школе» в целом, и приходит к выводу, приведенному выше: «У передовых представителей русской литературы «неистовые» вызывали возмущение и насмешки».

Такое освещение вопроса не отражает историческую действительность. Возмущение и насмешки вызывали такие произведения, как «Мертвый осел и гильотинированная женщина» Жанена или «Темные рассказы» («Contes bruns» — сборник, куда вошли и два рассказа Бальзака, заставившие «Московский телеграф» сомневаться в дальнейших судьбах дарования автора, отличавшегося едкой насмешкой, «признаками глубокой души, наблюдательностью, негодованием к злоупотреблениям образованности и просвещения...»).⁴³ Распространять же это мнение на творчество прогрессивных романтиков в целом, — это значит извратить то серьезное и вдумчивое отношение к французской литературе, которое, как мы видели выше, имело место в России в эпоху Пушкина и Белинского.

Исходя из такой неверной предпосылки, Р. А. Резник видит лишь «отрицательное отношение или равнодушие» и к Бальзаку. Отсюда и стремление автора статьи объяснить взгляды Белинского на творчество Бальзака принципиальными проблемами русской литературы. «В холодности Белинского к Бальзаку в 30—40-х гг., — пишет Р. А. Резник, — проявилось самосознание представителя русской литературы, самобытность русской литературы, утверждавшейся на своем самостоятельном пути развития».

Этот тезис кажется нам ошибочным по двум причинам:

Во-первых, нельзя говорить о «холодности» Белинского к Бальзаку в 30-х гг., когда сам Белинский находил в произведениях французского писателя героев, «с душою глубокою, как морское дно, с силою воли непреодолимою, как воля судьбы», когда он говорил о «плодотворной кисти Бальзака» («Литературные мечтания»). Разве можно это считать «холодностью»!

Во-вторых, объяснять недооценку Бальзака Белинским лишь объективными проблемами развития русской литературы (борьбой с «русскими бальзачниками» и др.), — это значит не прояснять, а затемнять вопрос об отношении к Бальзаку в России. Если творчество французского писателя было неприемлемо для передовой русской критики 30—40-х гг. (а такой вывод неизбежно следует из статьи Р. А. Резник), если оно расходилось с тенденциями развития русской литературы, то выходит, что и дискуссии вокруг имени Бальзака в русской печати не имели принципиального значения, ибо проблемы, поднятые Бальзаком, никого глубоко не затрагивали.

Между тем, имеющиеся факты свидетельствуют об обратном. Вяземский, Кюхельбекер и Надеждин, например, воспринимали нападки реакционной печати на творчество Бальзака как нападки на реализм, прикрытые лицемерными и ханжескими утверждениями о «безнравственности» Бальзака. Как отметил Ю. Тынянов, спор вокруг творчества Бальзака помог Кюхельбекеру «с большей ясностью» сформулировать «принципы реализма, против которых велась на деле борьба: «художественное создание не есть теорема этики, а изображение света, людей и природы в таком виде, как они есть».⁴⁴

Не потому ли, что творческий метод Бальзака отвечал тенденциям развития русской литературы — повороту к прозе, к большим реалистическим полотнам, изображающим современную действительность во всем ее многообразии, «типические характеры в типических обстоятельствах», — произведения Бальзака вызывали ассоциации у крупных, самобытных писателей и подражания — у мелких, размышления и насмешки, восторг и ненависть? П. Сакулин писал, что Пушкин и Белинский «были правы, когда говорили о значительном влиянии в 30-х годах В. Скотта, Лесажа и немцев, но они не правы, умаляя важность современной французской литературы (и как раз именно французского романа) для русской литературы».⁴⁵

Видимо, дело не столько в проблемах русской литературы, сколько в том, что в конце 30-х и в 40-х гг. Белинский все еще продолжал судить о Бальзаке как об одном из «неистовых», т. е. как об авторе «Шагреневой кожи», «Темных рассказов» и других произведений первой половины 30-х гг.

Итак, в 30—40-х гг., как заметили многие авторы, Бальзак пользовался в России большой популярностью; его имя то и дело появлялось на страницах печати. Мы не касались, здесь переводов из зарубежной критики. Отметим лишь, что тон этих выступлений — Ж. Жанена, «Эдинбургского обозрения» и др. — был преимущественно насмешливым, ироническим или просто враждебным, в то время как в русской критике преобладало глубоко серьезное и доброжелательное отношение к Бальзаку. Не случайно поэтому и замечание С. П. Шевырева, что Бальзак — «один из блистательных талантов современной Франции», который имеет «весьма сильное влияние» в России, «очень мало оценен в Париже, или потому, что он не понят им, или потому, что он сказал Франции несколько горьких истин». Имя Бальзака даже не значится в адресной книге Парижа, где однако встречаются Бальзак-колбасник, Бальзак-сапожник, Бальзак-купец, но не Бальзак-писатель! Его оценил по достоинству лишь простой народ, те читатели, «в которых глубокое чувство природы вернее сохранилось, чем в искусственных холодных салонах щегольского Парижа».⁴⁶

В России же творчество французского романиста привлекало широкое внимание, вызывая острые споры. Даже само пребывание Бальзака в России в 1843 году едва ли принесло ему больше известности, чем его произведения.

О большой распространенности в среде читающей публики творчества Бальзака, уже тогда признанного в России крупнейшим французским писателем современности, свидетельствует известный публицист М. Л. Михайлов в статье «Старые книги. Путешествие по старой библиотеке» (1854): «...Бальзакова «Человеческая комедия» или многотомный Диккенс, открытые вами на полке математика, рядом с диссертациею о теории вероятностей или об исчезании тригонометрических строк, может быть, несколько удивили бы вас, хотя математик, не знающий о Бальзаке и Диккенсе, тоже удивителен; отсутствие же этих двух писателей в ряду книг романиста было бы так же странно, как присутствие в числе их таблиц логарифмов. Не всякий, разумеется, имеет средства приобретать, все книги по предмету своих занятий; но всякий более или менее старается иметь хоть главные пособия...»⁴⁷ Таким «главным пособием» стало к середине века и творчество Бальзака.

II. Бальзак в русской печати второй половины XIX — начала XX вв.

В своей диссертации «Революционно-демократический журнал «Современник» (1847—1866 гг.) о французской литературе середины 19 века» (М., 1956), М. С. Кавтарадзе уделяет внимание и вопросу об оценке творчества Бальзака.

Автор отмечает, что отношение к Бальзаку русской революционно-демократической критики этого времени совпадает с отношением к нему французских социалистов (которые не сочувствуют его политическим взглядам, но защищают его творчество от нападок реакционной критики, в частности Сент-Бева). М. С. Кавтарадзе ссылается на известную статью Н. Г. Чернышевского «Бальзак» («Современник», 1856, № 9), посвященную Бальзаку — человеку, ставшему «предметом ожесточенной клеветы».⁴⁸ Защищая Бальзака от злонамеренных измышлений реакционной прессы, Чернышевский публикует здесь отрывки из биографии великого писателя, написанной его сестрой Лаурой Сюрвиль.

Что касается творчества Бальзака, то Чернышевский разделяет в основном позицию Белинского. М. С. Кавтарадзе объясняет недооценку творчества Бальзака в «Современнике» тем, что «в конце 50-х и начале 60-х годов перед передовыми русскими людьми стояли вопросы гораздо более важные и насущные, чем анализ парижского общества по романам Бальзака, т. е. темы, затрагиваемые французским писателем, были далеки от кардинальных вопросов русской современности».⁴⁹

Это вполне естественно; настала эпоха, когда «все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками» (Ленин, В. И. Сочинения. Изд. 4-е, т. 2, стр. 473). К тому же, пропагандируя «идею крестьянской революции» (Ленин), Чернышевский представлял себе пути развития России иными, чем тот путь, который прошла Франция от дворянской монархии к господству финансовой аристократии. Поэтому проблемы, волновавшие Бальзака, не нашли в нем отклика.

Наибольшее воздействие творчество Бальзака оказало в России на современника Белинского и Чернышевского — Ф. М. Достоевского. (Мы не говорим о подражателях Бальзака, неоднократно высмеянных Белинским и канувших в Лету).

С творчеством Бальзака Достоевский познакомился еще в 30-х гг. 9 августа 1838 года молодой Достоевский пишет брату: «Я сам читал в Петергофе по крайней мере не меньше твоего. Весь Гофман..., почти весь Бальзак (Бальзак велик! Его характеры — произведения ума вселенной! Не дух времени, но целые тысячелетия приготовили бореньем своим такую развязку в душе человека)».⁵⁰ Впоследствии Достоевский неоднократно возвращался к творчеству французского писателя. Так, например, в письме к Д. В. Григоровичу (40-е гг.) он просит прислать ему книги: «Мне хотелось бы перечесть «Цезаря Бирото» и «Меркаде...»⁵¹.

Сам Д. Григорович рассказывает в своих воспоминаниях: «Когда я стал жить с Достоевским, он только что кончил перевод романа Бальзака «Евгения Гранде». Бальзак был любимым нашим писателем;... оба мы одинаково им зачитывались, считая его неизмеримо выше всех французских писателей...»⁵²

Перевод «Евгении Гранде» («Репертуар и Пантеон», 1844, кн. 6—7) был первым литературным трудом Достоевского, который занимался им с увлечением, стараясь проникнуть в тайны творческой лаборатории Бальзака и вместе с тем проявляя свой темперамент, свое восприятие образов, свое творческое отношение к оригиналу. О том, какой восторг испытывал Достоевский, работая над этим переводом, свидетельствует его письмо к брату (январь 1844 г.): «...Нужно тебе знать, что на праздниках я перевел Евгению Огапдет Бальзака (чудо! чудо!), перевод бесподобный...»⁵³

Г. Н. Поспелов посвятил этой теме специальное исследование,⁵⁴ в котором он раскрывает особенности перевода Достоевского: «...Он обедняет реально-бытовые и портретные стороны этих образов и окружающей обстановки, но зато гиперболизирует их переживания: он заставляет героев романа испытывать адские муки там; где они страдают; припадок сильнейшего восторга, где они радуются; столбенеть от изумления, где они удивляются...»

З. Ефимова считает этот перевод «редким, исключительно интересным памятником двух творческих напластований».⁵⁵

К темам Бальзака Достоевский обращался неоднократно как в ранний, так и в поздний период своей жизни. Что же привлекало его в творчестве французского романиста?

В вышеупомянутой статье «Белинский о Бальзаке» Р. А. Резник резюмирует отношение Достоевского к Бальзаку следующим образом: «Достоевский ценил в произведениях Бальзака мастерство в изображении страданий и психологии человека, искушаемого преступлением». Такое освещение этой темы в известной степени традиционно. В 1928 году Л. Гроссман примерно так же воспринимал значение творчества Бальзака для Достоевского: «Своими книгами об отверженных и униженных Бальзак дал Достоевскому замечательные образцы проникновения реального рассказа евангельскими струями и указал ему вернейшие пути к разрешению проблемы христианского творчества в искусстве современного романа... Такие общие черты их творчества, как фантастический реализм; повышенный интерес к страстям-маниям, углубленное проникновение в психологию неверующих мистиков или тщательное зондирование всех извилин преступной совести — все это могло бы послужить темой для новых сближений и параллелей».⁵⁶ Сформулировано иначе, но суть, тем не менее, одна и та же: страдание и преступление — вот основные проблемы, привлекавшие внимание Достоевского в творчестве Бальзака.

В том же философско-нравственном плане рассматривает отношение Достоевского к Бальзаку и В. Я. Кирпотин в своей монографии «Ф. М. Достоевский», где этой проблеме посвящена почти целая глава.⁵⁷

«Для Достоевского Бальзак, — а вместе с ним и Гофман, несмотря на христианский идеал его, — пишет В. Я. Кирпотин, — стали свидетелями злых сил, управляющих жизнью, злой природы человеческих характеров, одолеваемых греховными страстями». И ниже: «Достоевский, видевший слабые стороны «шиллеровского» взгляда на мир, чрезвычайно заинтересовался Бальзаком, показавшим недостатки и несовершенства современного ему человека, создавшим незабываемые картины бессилия человека перед властью страстей и господствующих нравов». Вместе с тем В. Я. Кирпотин совершенно напрасно, на наш взгляд, считает, что «Достоевский слишком поспешно отождествлял точку зрения самого Бальзака с беспощадной по отношению к своему ближнему идеологией его хищного героя». Отсюда и стремление В. Я. Кирпотина отождествлять в сознании Достоевского Бальзака — со злом, а Жорж Санд — с добром: «Достоевский, обращаясь от Жорж Занд к Бальзаку, проходил через те же, по сути дела, философские искания, что и Белинский, но его художническое сознание не поспевало до конца за теоретической мыслью Белинского и слишком задерживалось на антитезе Шиллер — Бальзак или, что то же самое: Жорж Занд — Бальзак, метафически поляризовавшей только, как всякая антитеза, понятия: на одном полюсе — добро, на другом — зло».⁵⁸

Этот тезис кажется нам мало убедительным. Достоевский не только резко разошелся с Белинским (40-х гг.) в оценке Бальзака (об этом пишет в своей книге и В. Я. Кирпотин), но как художник глубже почувствовал реалистичность и многогранность творчества Бальзака.

В 1928 году Леонид Гроссман видел в «страдальческой участи женщины» основную тему «Евгении Гранде», а «главное значение бальзаковского шедевра» — «в образе молчаливой и кроткой Евгении, в ее безмолвном и кротком ожидании непришедшего счастья и покорном приятии бесчисленных разочарований».⁵⁹ Одну из главных идей «Отца Горио» Л. Гроссман усматривал в «праве высшего человека... шагнуть через кровь для достижения своей высокой и прекрасной цели». (!?)⁶⁰

С тех пор советское бальзаковедение проделало большой и плодотворный путь. В основу оценки творчества Бальзака легли высказывания Маркса и Энгельса о Бальзаке, как о писателе «замечательном по глубокому пониманию реальных отношений».⁶¹ Сейчас, вероятно, никто не станет оспаривать той истины, что главным достижением Бальзака в романе «Евгения Гранде» является не Евгения — «кроткая женщина», а старик Гранде — капиталистический хищник в провинции. В карьеристе же Растиньяке, «перевоспитанном» буржуазным обществом, никто не станет усматривать «высшего человека», а в его приспособленчестве — «высокую и прекрасную цель». Но что касается восприятия Бальзака Достоевским, то трактовка этой проблемы мало в чем изменилась.

Нет и не может быть, на наш взгляд, никаких параллелей между Достоевским и Бальзаком в области философии. В критике уже отмечалось, что в вопросах «сознания автора», в вопросах «pro и contra», какие-либо сопоставления Достоевского с Бальзаком абсолютно не закономерны.⁶²

Так же незакономерно отнесение творчества Бальзака в восприятии Достоевского к полюсу «добра» («проповедь сострадания» по Л. Гроссману), или к полюсу «зла» (как это делает В. Я. Кирпотин). Достоевский воспринимал образы Бальзака, проблемы, поставленные в «Человеческой комедии», значительно сложнее, на свой лад, сообразно своему темпераменту и мировоззрению. Об этом красноречиво свидетельствуют и перевод «Евгении Гранде», и неуменьшающийся интерес Достоевского к Бальзаку в разные периоды жизни русского писателя, и та мысль Достоевского, которую цитирует В. Я. Кирпотин: Идея «восстановления» (личности) «не есть изобретение одного Виктора Гюго, напротив, по убеждению нашему, она есть неотъемлемая принадлежность и, может быть, историческая необходимость девятнадцатого столетия... Проследите все европейские литературы нашего века, и вы увидите во всех следы той же идеи». Знаменательно, что если Достоевский высоко ценил реализм Бальзака, то к «так называемому» (по выражению Достоевского) реализму Золя он относился отрицательно, не видя в произведениях последнего того высокого гуманизма, который отличал творчество великих реалистов XIX века.

Несомненно, Достоевскому был близок и образ Евгении Гранде, «кроткой женщины», его неоднократно занимала и нравственная проблема, поставленная Бальзаком в романе «Отец Горио» (притча о мандарине). Но главное и решающее, по нашему мнению, не в этом. Главное в творческом методе Бальзака, в его грандиозной реалистической эпопее, отображающей буржуазное общество во всем его многообразии, во всех сферах общественной и частной жизни. Эпопея Бальзака помогла Достоевскому разглядеть хищническую сущность буржуазии, на примере французских общественных отношений разглядеть то, что в России только начало складываться. Большой художник Достоевский видел в Бальзаке великого писателя, «реальнее» которого «может быть и не было писателя во Франции».⁶³ Вот почему он считал его «неизмеримо выше всех французских писателей».

Правда, если Бальзак во Франции все же «видел настоящих людей будущего там, где их единственно и можно было найти» (Ф. Энгельс), то Достоевский отрицал возможность революционного преобразования России, страшился ее, но вместе с тем он мучительно терзался неразрешимыми противоречиями и социальными трагедиями, порождаемыми развитием капитализма. Ярче же всего эти противоречия были воплощены в то время в произведениях Бальзака, вот почему именно на Достоевского оказала такое воздействие «Человеческая комедия».

В новейшем своем исследовании «Достоевский — художник» Л. П. Гроссман пишет: «Стиль Достоевского при всем его своеобразии не изолирован от больших литературных течений его эпохи. Он наиболее близок к тому большому жанру позднего романтического романа на реалистической базе, который создавали Виктор Гюго, Жорж Санд, молодой Бальзак, отчасти Эжен Сю».⁶⁴ К сожалению, о Бальзаке автор статьи говорит лишь мимоходом, в связи с переводом «Евгении Гранде», и уделяет вопросу о воздействии Бальзака на Достоевского чуть ли не меньше внимания, чем Эжену Сю. Между тем именно в творческом методе Достоевского, который «определялся движением от фактов быта к событиям душевной жизни, от повседневной действительности к внутренней драме, от газетной хроники в мир искусства, от физиологического очерка к психологическому портрету»,⁶⁵ именно в этих особенностях творческого метода Достоевского больше всего, может быть, сказалась та школа, которую молодой автор прошел у Бальзака.

Выше мы уже цитировали статью «Знаменитые европейские писатели перед судом русской критики», анонимно опубликованную в 1861 году в журнале Достоевского «Время» и, как подтверждает В. Я. Кирпотин, принадлежащую перу Аполлона Григорьева. В этой интересной статье подведены итоги предыдущего периода в оценке крупнейших зарубежных писателей, в первую очередь Бальзака, и намечены задачи на будущее.

Каковы же итоги, по мнению автора статьи?

Отметив огромное значение литературной критики в предыдущую эпоху, когда «впереди умственного прогресса» шел Белинский «и смело вел вперед поколение», автор считает «небесполезным» проверить отношение русской критики к крупнейшим зарубежным писателям. «Речь идет вовсе не о попранных авторитетах, — подчеркивает автор, — а о правильности нашей оценки знаменитых европейских писателей, о множестве укоренившегося вздора на их счет в нашей критике».

После краткого экскурса в историю вопроса, автор переходит непосредственно к эпохе Белинского, уделяя основное внимание оценке «юной французской словесности». Он отзывается весьма положительно о статье Надеждина «Здравый смысл и Барон Брамбеус» и останавливается на отношении Белинского к «юной словесности». Отмечая увлечение молодого Белинского французской литературой этого периода, в частности Бальзаком, он пишет: «... Не поверить ... великому аналитику сердца человеческого Бальзаку в действительном бытии той эксцентрической «Comédie Humaine», которой пеструю и мрачную картину развертывал он все шире и шире с каждым своим произведением, не увлечься всем этим, трудно даже и в наше время человеку с сердцем, плотью и кровью, а в ту молодую эпоху нашего сознания было просто даже невозможно». Автор считает, что «в первоначальном поклонении» Бальзаку «Белинский был гораздо правее, чем в последующем отречении от него», и добавляет в примечаниях: «С Бальзаком в нашей критике вышла престранная история. Из всех современных ему писателей Франции он больше всего подходил под мерку нашей критики сороковых годов. Помимо отрицания, которого у него почти не было (подчеркнуто нами. — Т. К.), тогдашняя натуральная школа должна была благоговеть перед ним. Реальнее его, может быть и не было писателя во Франции ...»

Возможно, что это примечание, дающее цельную концепцию творчества Бальзака, принадлежит не Ап. Григорьеву, а самому редактору журнала — Ф. М. Достоевскому (аналогично его приписке к статье Страхова «Нечто о Шиллере», приводимой В. Я. Кирпотиным).⁶⁶ Во всяком случае, эти слова вполне соответствуют духу тех высказываний и оценок творчества Бальзака, которые встречаются у Достоевского и в воспоминаниях Д. В. Григоровича. Смысл подчеркнутых нами слов мы видим в следующем: несмотря на «мрачную картину», которую развертывает Бальзак, в нем почти нет пессимизма, неверия в человека. Эта мысль представляется нам очень важной, если иметь в виду, что для того, чтобы так высоко оценить Бальзака, Достоевский должен был почувствовать не только его реализм, но и его гуманизм, то качество, без которого литература не может быть великой.

Подводя итоги предыдущему периоду, Ап. Григорьев пишет: «С Белинским кончаются наши часто неправильные, но всегда серьезные и искренние отношения к великим западным писателям. По смерти Белинского в критике нашей... начинается ряд маний и праздношатаний мысли» (автор имеет здесь в виду увлечение романами Анны Радклиф и др.). В заключение он ставит задачу: «Отношения наши к иностранным знаменитым писателям должны быть непременно проверены».

Вопрос о пересмотре оценки творчества Бальзака вскоре был поставлен. На сей раз — в одном из крупнейших русских демократических журналов, в «Отечественных записках», где после закрытия «Современника» сосредоточились лучшие силы русской критики, во главе с такими выдающимися литераторами, как Н. А. Некрасов и М. Е. Салтыков-Щедрин.

Еще начиная с 50-х годов появление романов Флобера вызывало в России сопоставления между этим писателем и Бальзаком, мысли о том, что в творчестве Флобера «реальное направление» во французской литературе «дошло до своей последней крайности».⁶⁷ В последующие десятилетия, в связи с новыми явлениями во французской литературе, в частности, появлением ряда бытописателей, внимание русской печати привлекает вопрос о школе Бальзака.

Этой теме посвящена статья А. Денегри (Л. И. Мечников), опубликованная в 1870 году в прогрессивном журнале «Дело».⁶⁸

Основное содержание статьи — очерк жизни и творчества Бальзака. Касаясь мировоззрения писателя — темы, почти не освещенной предыдущей русской критикой, автор высказывает некоторые интересные соображения. «...Материализм, унаследованный от XVIII века и свойственный всему тому обществу, среди которого жил Бальзак, редко покидает его»,— констатирует Л. И. Мечников, — но «он не предохраняет его и от скачков в крайне противоположное направление...» Автор считает, что «Бальзак далеко не свободен от той непоследовательности и того произвольного отношения к философским и научным истинам, которые, под именем эклектизма, возведены в систему современной ему Франции». Говоря о политических взглядах Бальзака, автор статьи не причисляет его безоговорочно к легитимистам и реакционерам, как другие критики. Он отмечает противоречивость политических выводов Бальзака. «Его бы действительно приходилось причислить к писателям чисто реакционного направления, — пишет Л. И. Мечников, — если бы, во 1-х, сам он не противоречил себе на каждом шагу, и во 2-х, если бы его восхваление отживших порядков не служило только к тому, чтобы ярче выставить на вид его ненависть к современному общественному строю. Но при этих условиях его реакционерство не опасно. Самый неопытный читатель легко замечает ошибку автора ... «L' age d'or est devant, et non derrière nous, monsieur»,⁶⁹ скажут они [читатели] Бальзаку, и станут вне его искать удовлетворительного ответа на возбужденные им вопросы».

«Настоящую роль и заслугу» Бальзака Л. И. Мечников видит в том, что он «много способствовал разоблачению» безобразных общественных порядков, «действительное безобразие» которых «не всегда легко заметить простым глазом» (подобную же мысль выскажет позже Г. В. Плеханов, подчеркивая значение «художественного чутья», таланта художника, угадывающего скрытые сложные процессы действительности).

Если Л. И. Мечников и проявил здесь известную прозорливость, то в других своих оценках творчества Бальзака он оказался под несомненным влиянием презрительных критических отзывов Сент-Бева. Отсюда противоречивость отдельных выводов автора, причисление Бальзака «к ряду «сомнительных» литературных знаменитостей» (?!), а его последователей — к литературному «макиавеллизму», отличающемуся «полным и безусловным преклонением перед материальной силой».

На вопросе о школе Бальзака остановился и И. С. Тургенев в своем предисловии к «Очеркам и рассказам» Л. Кладеля (1876): «Леон Кладель... принадлежит к новой школе французских романистов, которые поставили себе целью изучение и воспроизведение общественной жизни в ее типичных проявлениях. Школа эта, получившая во Франции не совершенно точное название реалистической, — ведет свое начало от Бальзака и в настоящее время считает своими главными представителями Флобера, Золя, Гонкура и др... Писатели этой школы, как известно, пользуются в России едва ли не большей симпатией, чем в собственном отечестве; этот, на первый взгляд, поразительный факт легко объясняется многими историческими и социологическими данными ... Достаточно сказать, что эти писатели находят у нас удобную и уже разработанную почву».⁷⁰ (И. С. Тургенев имеет здесь, несомненно, в виду уже сложившиеся традиции реализма в русской литературе, подготовившие благоприятную почву для восприятия творчества зарубежных реалистов).

Но что касается самого Бальзака, то И. С. Тургенев видел в нем «великий талант... рядом с непониманием художественной правды».⁷¹ Метод типизации Бальзака не был созвучен стремлению Тургенева к простоте и естественности, вообще отличающему творения великих русских писателей. Может быть, поэтому творчество Бальзака не нашло у него должной оценки.

В ином плане вопрос о Бальзаке был поставлен в «Отечественных записках», где в связи с критикой современного натуралистического направления во французской литературе особый интерес вызывало творчество писателя, которого натуралистическая школа провозглашала своим родоначальником.

Еще в 60-х гг. в России стали известны работы Ипполита Тэна, сыгравшие большую роль в развитии натуралистической литературы и положившие конец тому пренебрежительному отношению к Бальзаку, которое бытовало во французской реакционной критике во главе с Сент-Бевом.

Крупнейший последователь Тэна — Эмиль Золя поставил вопрос о значении Бальзака следующим образом: «... Бальзак приобретает все большее и большее значение, являясь родоначальником нового литературного движения, которое восторжествует, наконец, в XX столетии. Все писатели неизбежно пойдут по намеченному им пути, и каждый новый романист будет все больше и больше углублять психологический анализ и развивать последовательно новый метод. Бальзак стоит во главе французской литературы будущего».⁷²

Вместе с тем позитивисты и натуралисты подвергали Бальзака жестокой критике. Бальзак, по мнению Тэна, анатом, но не художник, он создал «каталог», но не образы, стиль его — «гигантский хаос» и т. п. Золя также ценит в творчестве Бальзака «собрание документов», богатейший материал фактов и наблюдений, но осуждает Бальзака за бессистемность. По мнению Золя, творение Бальзака — это «вавилонский столп», огромное незавершенное строение, в котором «с бессознательной мощью гения» перемешано «великое и пошлое, изящное и грубое, прекрасное и плохое».

Все это не могло не заинтересовать русскую критику, тем более, что многое во взглядах и произведениях натуралистической школы не было приемлемым для русской реалистической литературы, выросшей на высокогуманистических и идейных традициях.

Естественно, что в первую очередь обратили на себя внимание «Критические этюды» Тэна.

В 1869 году в «Отечественных записках» была опубликована рецензия на книгу Тэна, изданную в русском переводе.⁷³

Анонимный рецензент считает, что, вопреки «естественно-научному» методу Тэна, его критические очерки представляют собой «ряд вовсе не ученых исследований, а более или менее блестящих и ярких характеристик». Останавливаясь на очерке, посвященном Бальзаку он отмечает массу подробностей, которые приводит Тэн: парижские нравы, характер, привычки и одежду Бальзака, его взгляды, особенности его стиля, галерею действующих лиц «Человеческой комедии» и т. д. «Но когда окончите вы читать эту статью, — пишет он, — и переберете в своей памяти все подробности столь богатой характеристики, вы почувствуете, что. вам все как будто чего-то будет недоставать... и притом такого существенного, на чем должна основываться главным образом вся статья». Самое же существенное, по мнению рецензента, — это «объяснение произведений писателя характером времени и обстоятельств, среди которых он живет». В мелочных же описаниях Тэна, констатирует он, нет тех «более существенных и основных начал», которые определили собой творчество Бальзака.

Рассматривая этот вопрос, рецензент пытается разобраться в тех общественных условиях, которые отразились в творчестве французского писателя. Но он замечает лишь борьбу «двух начал» — буржуазного и феодального, которые «несмотря на взаимный антагонизм», тесно «переплетались», а в творчестве Бальзака — «злую сатиру буржуазных нравов с точки зрения феодала». «Как бы ни были ложны идеи Бальзака, — заключает рецензент, — тем не менее сатира, которою ои бичевал парижское общество, останется... совершенно верною художественною правдою, так как нравы, окружавшие Бальзака, были именно таковы, что иначе отнестись к ним было нельзя. Но Тэну, — отмечает он, — как очевидному приверженцу буржуазного склада парижской жизни, не нравится мрачность сатиры Бальзака. Он видит недостаток произведений разбираемого им романиста именно в том, в чем заключается единственное и главное их достоинство».

Эта статья является одним из самых ранних выступлений русской печати с критикой Тэна и его очерка о Бальзаке. Но вместе с тем в ней проявился присущий народнической критике узкий социологизм. Упрощенно трактуя творчество Бальзака, автор этой рецензии, как и вся домарксистская критика, не сумел оценить то, что великий реалист видел и изобразил и «настоящих людей будущего».

В 70—80-х гг. «Отечественные записки» неоднократно возвращаются к вопросу о Бальзаке.

В статье «Реальный роман во Франции»⁷⁴ П. Д. Боборыкин, касаясь оценки творчества Бальзака в России, отмечает, что к «текущему десятилетию» в русской критике «не составилось никакого определенного взгляда на дарование такой громадной силы». Белинский «чрезвычайно неровно» относился к Бальзаку в разные периоды своего развития, а «критика конца 50-х и начала 60-х гг., за исключением Дружинина,⁷⁵ ... была слишком занята своими интересами».

Прослеживая развитие французского реалистического романа XIX века, П. Д. Боборыкин справедливо считает его родоначальниками Стендаля и Бальзака. У Стендаля, замечает он, «психология одного главного лица, вместе с характеристикой второстепенных лиц, находится в прямой связи и зависимости от настроения времени, от физиономии всего общества ... Бальзак, — констатирует Боборыкин, — представляет собой роскошное развитие тех приемов реализма, какие впервые ввел Стендаль».

П. Д. Боборыкин, как и вышеупомянутый рецензент книги Тэна, совершенно закономерно ищет объяснения мотивам творчества Бальзака не в «бессознательной мощи гения» (Золя), а в общественных условиях той эпохи, в которой он жил. Но как только речь заходит о самом писателе, Боборыкин неизбежно попадает под влияние натуралистической критики, заявляя, что, «как истый естествоиспытатель», Бальзак «не допускал в процессе своего творчества никаких нравственных различий между добром и злом» и т. п.

Еще резче это влияние обозначилось в статье А. Красносельского, опубликованной в том же журнале в 1883 году.⁷⁶

Автор этой статьи, полностью отказываясь от всяких попыток исторического подхода к творчеству Бальзака, лишь повторяет и варьирует суждения Тэна и Золя (хотя и критикует их за политический индифферентизм), а также Брандеса, труды которого стали к тому времени известны в России.⁷⁷

Вышеприведенные статьи привлекли внимание французского литературоведа Киры Саниной, которая остановилась на них в своем исследовании «Отечественные записки» и распространение французской мысли в России (1868—1884)».⁷⁸

Вопреки общепризнанным фактам К. Санина утверждает, что в 70-х гг. Бальзак был еще мало известен в России, и считает это следствием отрицательного отношения к нему Белинского. Она ссылается здесь на статью Боборыкина, явно искажая его мысль о том, что «как ни известно имя Бальзака», в русской критике «этот романист прошел не то что не замеченным, а без серьезной и всесторонней оценки».

Рассматривая вопрос об оценке творчества Бальзака в «Отечественных записках», К. Санина пытается выявить общие тенденции, присущие и статье Боборыкина и рецензии на книгу Тэна, и с неудовлетворением отмечает, что оба автора ссылаются на Тэна или Сент-Бева, когда речь идет о частных вопросах творчества Бальзака, но как только речь заходит о его творчестве в целом, они отвергают мнение французской критики. Больше всего ее возмущает осуждение политического индифферентизма Бальзака в статьях «Отечественных записок» и стремление объяснить его творчество социально-политическими причинами.

Нечего и говорить, что К. Санина придерживается тех реакционных и эстетских взглядов, которые еще в прошлом веке были осуждены передовой русской критикой.

Взгляд этой критики хорошо выразил М. Е. Салтыков-Щедрин, противопоставляя французскую литературу эпохи Бальзака бескрылой натуралистической литературе конца века: «... Было время, когда во Франции господствовала беллетристика идейная, героическая. Она зажигала сердца и волновала умы; не было безвестного уголка в Европе, куда бы она не проникла с своим светочем, всюду распространяя пропаганду идеалов будущего в самой общедоступной форме... Даже в Бальзаке, несмотря на его социально-политический индифферентизм, невольно просачивалась тенденциозность, потому что в то тенденциозное время не только люди, но и камни вопияли о героизме и идеалах... Современному буржуа ни героизм, ни идеалы уже не под силу. Он слишком отяжелел, чтоб не пугаться при одной мысли о личном самоотвержении... Он давно уже понял, что горизонты могут быть расширены лишь в ущерб ему». («Отечественные записки», 1881, январь).⁷⁹

Подняв вопрос о Бальзаке, «Отечественные записки» все же еще не были в состоянии решить проблему переосмысления творчества великого реалиста, чье огромное значение и актуальность становились все более очевидными не только в свете последующего развития французской литературы, но и в свете тех экономических изменений, которые произошли и в самой России во второй половине XIX века. (Не случайно именно в конце века, как мы увидим ниже, в русской критике возникают сопоставления произведений Бальзака и Салтыкова-Щедрина, Бальзака и Чехова и т. д.). Противопоставляя узкому позитивистскому и натуралистическому взгляду на творчество Бальзака, господствовавшему в это время во французской критике, свое восприятие «Человеческой комедии» как художественно правдивой картины жизни французского буржуазного общества эпохи Реставрации и Июльской монархии, авторы «Отечественных записок» еще не могли перейти от литературного восприятия к литературоведческому анализу творчества французского писателя и в последней области оказывались в зависимости от тех наблюдений, которые были накоплены крупнейшими зарубежными критиками (Сент-Бев, Тэн, Брандес).

Вместе с тем сама постановка вопроса о Бальзаке в популярном демократическом журнале несомненно сыграла положительную роль в дальнейшем восприятии и распространении творчества французского писателя в России.

В последней четверти прошлого века имя Бальзака неоднократно упоминалось и в других русских журналах. Остановимся вкратце на либеральном «Вестнике Европы», где в 70-х и 80-х годах печатались «Парижские письма» Эмиля Золя, привлекавшие широкое внимание в России.

Еще в 1875 году здесь было опубликовано изложение воспоминаний Теофиля Готье о Бальзаке, впервые напечатанных в 1858 году в журнале «Artiste» в защиту памяти великого писателя.⁸⁰

В 1877 году «Вестник Европы» опубликовал большой очерк Эмиля Золя «Бальзак и его переписка».⁸¹ Автор сообщает здесь о «весьма крупном литературном событии» — издании переписки Бальзака за 1819—1830 гг. «Никогда еще собрание писем не возбуждало такого сильного восторга и такой живейшей симпатии», — отмечает Золя. Затем он останавливается на характеристике и биографии Бальзака и приводит многочисленные отрывки из его писем.

Выше мы уже говорили об отношении Золя к Бальзаку. Любопытно, что Золя выступил перед русскими читателями не только со своей оценкой творчества и личности великого писателя, но и с резкой критикой реакционных суждений о нем Сент-Бева.

Одно из «Парижских писем» Золя, помещенных в «Вестнике Европы», посвящено теме «Сент-Бев и его критическая школа».⁸²

В этой статье Золя говорит о «непоправимой ошибке... относительно высокой личности Бальзака», которую совершил Сент-Бев; о его «несправедливости и ослеплении», о той «черной злобе», которую Сент-Бев «постоянно высказывает относительно Бальзака». Но Сент- Бев третировал не только одного Бальзака. Реакционность взглядов этого критика проявилась и по отношению к Стендалю, «столь прославленные романы» которого он считал «романами вполне неудовлетворительными, несмотря на прекрасные частности, и в конце концов отвратительными». Золя считает, что в критике Сент-Бева «отжившая эпоха подвергает оценке нашу эпоху с злобою стариков, отказывающих новому поколению в праве пробивать новые пути».

Думается, что это выступление Эмиля Золя было сочувственно встречено русскими читателями, которые успели уже полюбить творчество Бальзака и ознакомиться с романами Стендаля, незадолго до этого появившимися в русских журналах.

Возрождению интереса к творчеству Бальзака в русской критике последней четверти века способствовала, несомненно, и исключительная популярность Золя в России. Однако, возвращаясь к Бальзаку, критика должна была отметить, что натуралисты отнюдь не превзошли того, кого они провозглашают своим родоначальником.

Весьма интересна в этом отношении статья Н. К. Михайловского «Отчего погибли мечты?», напечатанная в 1887 году в «Северном вестнике». Это был отклик на роман Бальзака «Утраченные иллюзии», опубликованный в этом журнале в том же году под заглавием «Погибшие мечты».⁸³

В то время, когда норовят перевести каждое новое произведение Эмиля Золя даже «с рукописи», пишет Н. К. Михайловский, «легкомысленным людям» может показаться странным появление такой «старины», как «Погибшие мечты» Бальзака, которым минуло уже полвека. Однако, сравнивая Бальзака со «старинным рублем», огромным, грубым, неуклюжим, но полновесным и из высокопробного серебра, а Золя — с «новеньким полтинником», русский критик считает, что если «полтинники чеканятся по образу и подобию рублей, но без их полноценности, как равно и без их неуклюжести, то не мешает иногда вспомнить о рублях». Это не только интересно само по себе, но и «поучительно, как историческая справка, как экскурсия к одному из источников современного творчества». Вот почему критик с таким удовольствием увидел на страницах журнала «один из лучших романов Бальзака», тем более, что многое в романе «написано точно вчера, а не пятьдесят лет тому назад».

Мы не задержимся здесь на анализе романа, который дан в статье Н. К. Михайловского. Отметим лишь еще одно любопытное обстоятельство: разбирая роман Бальзака, критик вспоминает сатирический этюд М. Е. Салтыкова-Щедрина «Газетчик», за несколько месяцев до этого напечатанный в отдельном издании «Мелочей жизни» Щедрина. Как и у Люсьена Шардона, у Ивана Непомнящего нет идей, нет убеждений, нет «ясного понятия о добре и зле». Но если Люсьену «не хватало выдержки, и устойчивости в деле подлости», то Иван Непомнящий достиг «всего того, о чем мечтал Люсьен... »

Как бы условно ни было такое сопоставление, но само созвучие темы этих произведений, изданных в России в одно и то же время, говорит о том, что проблемы, поднятые Бальзаком, стали злободневными и для России, где с развитием капитализма все более очевидной становится та атмосфера беспринципности и продажности, которая царит в буржуазном газетном мире.

С этой точки зрения интерес вызывает и критический очерк-лекция приват-доцента Петербургского университета Б. Д. Батюшкова «На расстоянии полувека. Бальзак, Ант. Чехов и Влад. Короленко о «крестьянах» (1898).⁸⁴ Поводом для этого выступления послужили повесть Чехова «Мужики» и очерки Короленко «Над Лиманом», вышедшие в свет в 1897 году.

Между романом Бальзака «Крестьяне» и произведениями Чехова и Короленко лежит почти полвека; за это время многое изменилось и в России и многое в романе Бальзака стало созвучным русской жизни... «Можно ли провести вообще аналогию между теперешним крестьянством и французским, пережившим события конца прошлого века?» — спрашивает автор и тут же отвечает: можно, хотя такая аналогия, конечно, не полная. Отметив сходные черты в самой действительности, Ф. Д. Батюшков обращается к ее воплощению в произведениях Бальзака и Чехова, где он также видит «однородность наблюдений действительности», «общность настроения» и «сходство выводов», хотя оговаривает, что «между обоими авторами огромная разница и в приемах, и в процессах творчества ...»

Оба автора развенчивают «народнический» (или романтический) взгляд на крестьянина — «человека природы». Произведение Чехова, говорит Батюшков, играет в России ту же роль, которую сыграли во Франции «Крестьяне» Бальзака. Как и Бальзак, Чехов выступает главным образом, «разрушителем «иллюзий», хотя в свое воспроизведение действительности он «вкладывает свое, именно «идейное» начало; выводы его не менее безотрадны. Что касается Короленко, то он «как художник, во многом не меньше реалист, чем Бальзак; но он смотрит шире, проникает глубже». Батюшков имеет здесь в виду большую близость Короленко к деревне, лучшее понимание людей из низших сфер общества.

В очерке либерального критика есть, несомненно, многое, с чем мы сегодня согласиться не можем, но некоторые мысли его представляют не только исторический интерес. К таким мыслям принадлежат и заключительные слова Ф. Д. Батюшкова об авторе «Крестьян»: «Пусть мечта о такой идеальной общественной организации (общество «справедливости и добра» в понимании Бальзака. — Т. К.) представляется утопией, которую тот же автор в другом месте опровергает, все же отрадно раскрыть в глубине души Бальзака — скептика и пессимиста — скрытого утописта и гуманиста в лучшем смысле слова».

Большой симпатией к французскому романисту проникнут и биографический очерк А. Н. Анненской «Оноре Бальзак. Его жизнь и литературная деятельность», изданный в 1895 году в серии «Жизнь замечательных людей. Биографическая библиотека Ф. Павленкова». В основу очерка легли материалы из переписки Бальзака, из исследований бальзаковедов, а также воспоминания современников писателя.

Оценка роли и значения Бальзака русской литературой и критикой конца XIX — начала XX вв. нашла яркое выражение в высказываниях о нем Л. Н. Толстого и Г. В. Плеханова.

Толстой считал Бальзака одним из трех крупнейших французских писателей XIX века: «... У французов три писателя: Стендаль, Бальзак, Флобер ...»⁸⁵ М. Горький приводит следующий совет Толстого: «... Читайте больше французов. Бальзака, у которого в оное время учились писать все, Стендаля читайте, Флобера, Мопассана. Они умеют писать, у них удивительно развито чувство формы и умение концентрировать содержание.. .»⁸⁶.

В дневниках и письмах Толстого имя Бальзака встречается неоднократно. Толстой с увлечением читает произведения французского романиста как в 50-х, так и в 80-гг.⁸⁷ Находя у Бальзака «талант огромный», Толстой вместе с тем высказывает и критические замечания, порою весьма резкие.

В начале нашего обзора мы уже привели мнение Толстого: «У Бальзака в образах возмож [ность], а не необходимость поэтическая»,⁸⁸ высказанное им еще в 1857 году. Имеющиеся отзывы Толстого позволяют предполагать, что его отношение к манере письма Бальзака не изменилось и впоследствии. По свидетельству Горького, Толстой, который высоко ценил Стендаля, сказал в беседе: «.. . Жаль, что Бальзак, должно быть, плохо знал его. Бальзак — сочинитель хаотичный, болтливый».⁸⁹ Но если попытаться осмыслить общее восприятие Толстым автора «Человеческой комедии», то тут, по нашему убеждению, необходимо иметь в виду, что в течение долгого жизненного пути Толстого это восприятие так же должно было изменяться, как за полувековый период, с 50-х гг. и до начала нового века, глубокие изменения претерпевали и сама действительность, и мировоззрение писателя. В этой связи мы не можем не вспомнить слова А. И. Герцена, высказанные им на склоне лет в письме к Н. П. Огареву (10 января 1869 г.): «Перечитал две — три повести Бал[ь]зака — и очень доволен. Как все изменилось с 30-х годов! Другие люди, другие интересы. При всех недостатках Бал[ь]зак — великий мастер, в нем есть диккенсовские картины. Я понимаю, почему Тен недавно писал о нем. Мир, о котором писал Б [альзак], это тот скрытый под мозаикой гной и навоз, из которого выросли новые поколения».⁹⁰

Не прошло и нескольких десятилетий после смерти великого реалиста, как «человечество» Бальзака, по выражению Мопассана, «ожило» и «персонажи Бальзака, до него не существовавшие, казалось, вышли из его книг и вступили в жизнь. . .»⁹¹ Тайные пороки буржуазного общества, его гнилое нутро, так блестяще угаданные Бальзаком, стали явными и возвращали взоры к автору, который по сравнению с натуралистами и декадентами конца века казался колоссом, определившим собой целую эпоху.

Возможно, нечто подобное тому, что было замечено Герценом и Мопассаном, почувствовал и Толстой, когда он перечитывал Бальзака (как и Стендаля) в 80-х годах и писал своей жене: «Взял я с собой Бальзака и с удовольствием читаю в свободные минуты» (9 апреля 1882 года). Не случайно ранние отзывы Толстого о Бальзаке преимущественно эстетического характера, а высказывания, определяющие значение и место Бальзака во французской литературе, относятся к позднему периоду жизни Толстого.

Интересные и глубокие мысли высказывал о Бальзаке и Г. В. Плеханов, работы которого сыграли выдающуюся роль в развитии марксистской критики.

В исследовании «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1895) Плеханов, говоря о значении «таланта художника» в раскрытии сложного процесса приспособления психологии к экономии», отмечает, что «уже Бальзак много сделал для объяснения психологии различных классов современного ему общества».⁹² Несколько подробнее Плеханов останавливается на этом вопросе в своей рецензии «История французской литературы. XIX век. Г. Лансона. СПб., 1897 г.» (1897). Критикуя французского историка литературы, который «не понимает значения Бальзака», Плеханов пишет: «Каково бы ни было происхождение сочинений Бальзака, не подлежит ни малейшему сомнению то обстоятельство, что между ним и романтиками — целая пропасть... Он «брал» страсти в том виде, какой давало им современное ему буржуазное общество; он со вниманием естествоиспытателя следил за тем, как они растут и развиваются в данной общественной среде. Благодаря этому он сделался реалистом в самом глубоком смысле этого слова, и его сочинения представляют собою незаменимый источник для изучения психологии французского общества времен Реставрации и Людовика-Филиппа». Как и другие упомянутые нами русские критики конца века, Плеханов считает, что последующее развитие французской литературы оказалось ниже Бальзака: «Если его нельзя назвать отцом французского реализма, то разве лишь по той единственной причине, что между французскими реалистами не было ни одного человека, способного понять во всей ее полноте ту великую задачу, которую поставил себе гениальный автор «Comédie humaine»; дети оказались недостойными отца. Но в этом надо винить не Бальзака, а всю историю французского общества со времени февральской революции и июньских дней 1848 года.»⁹³

Касаясь вопроса о влиянии Бальзака на творчество Флобера, Плеханов пишет (1913): «Бальзак, подобно Гоголю, наложил свою печать на целую эпоху».⁹⁴

В главе «Плеханов» второго тома «Истории русской критики», Б. И. Бурсов останавливается на вышеприведенной характеристике, которую русский критик дал творческому методу Бальзака, считая ее «великолепной». Комментируя мысли Плеханова, Б. И. Бурсов разъясняет причины мельчания и упадка критического реализма во Франции во второй половине века. В суждениях Плеханова о Бальзаке Б. И. Бурсов видит подтверждение того, что Плеханов ставил проблему реализма «в широкой исторической перспективе».⁹⁵

К марксистской оценке творчества Бальзака подошел и П. С. Коган в своих «Очерках по истории западноевропейских литератур» (т. 2, 1905), которые неоднократно переиздавались и в течение длительного времени служили одним из основных пособий в этой области.

В противоположность французской позитивистской и натуралистической критике, П. С. Коган видит в творчестве Бальзака не стихийное нагромождение частностей о нравах эпохи, а вполне сознательную реакцию на социальный строй, главным двигателем которого является «эгоизм», жажда наживы. «Низкие инстинкты» побеждают здесь не потому, что Бальзак чувствует к ним особое влечение, как это изображает буржуазная критика, а потому, что таковы объективные условия «суровой действительности».⁹⁶

Анализируя произведения Бальзака («Евгения Гранде», «Отец Горио», «Утраченные иллюзии» и др.), П. С. Коган проявляет известную оригинальность и последовательность мысли; в его суждениях нет того разрыва, тех противоречий между социологическими выводами и художественными оценками, которые наблюдались в работах народнической критики конца 60-х — 80-х годов. Однако и «Очерки...» Когана не свободны от вульгарно-социологических тенденций.

Остановимся еще вкратце на очерке А. Н. Веселовского «Бальзак».⁹⁷

В этом очерке, написанном живым и образным языком и хорошо иллюстрированном (как, впрочем, и вся книга), А. Н. Веселовский попытался начертить могучую фигуру Бальзака, «царя романа», «самого романа», по выражению Брюнетьера. Это ему в известной мере удалось. Бальзак предстает здесь перед читателем как «богатырь слова», дело жизни которого «велико и поразительно». «Он захотел, — пишет Веселовский, — и роман раскинулся на всю социальную жизнь, впитал в себя все ее двигательные силы, ее нужды, движения, тревогу и борьбу, загорелся страстями и идеями современности, в цикле бессмертных характеров дошел до вершин художественной психологии, проникся духом демократизма, оторвавшись от служения личному началу, существам избранным, — и высоко подняв знамя опытного, реального метода». Но, вместе с тем, о взглядах Бальзака автор говорит лишь мимоходом, объясняя «удивительный реализм» его не как сознательное проникновение Бальзака в самую сущность явлений действительности, а скорее как природный, стихийный дар, «faculté maîtresse» (главную способность) писателя. Чрезвычайно слабо намечена и связь Бальзака с литературным движением эпохи. (Для этой книги вообще характерно такое в большей или меньшей степени изолированное освещение творчества отдельных писателей или литературных течений).

Во второй половине XIX — начале XX вв. русская критика сделала большой шаг вперед в области осмысления творчества Бальзака, его значения в истории французской и мировой литературы. Если французские литературоведы этого времени уделяли Бальзаку лишь незначительное место в истории французской литературы (Лансон, Фаге), или вслед за Тэном признавали «стихийную мощь» его таланта (Брюнетьер), но единодушно заключали, что Бальзак «писал плохо», то русская критика по достоинству оценила его выдающуюся роль в литературе. Если те же французские исследователи видели реализм Бальзака лишь в верно схваченных деталях нравов и быта буржуазии, единодушно отрицая проницательность Бальзака в изображении высшего света, то русская критика оценила Бальзака как великого реалиста, чье творчество рисует исторически верную картину французского общества эпохи Реставрации и Июльской монархии, являясь вершиной французского реализма XIX века.

Вместе с тем задача всестороннего изучения творчества Бальзака еще не могла быть решена дореволюционными литературоведами. Почти неизученными оставались такие кардинальные проблемы, как мировоззрение Бальзака, его эстетические, философские и политические взгляды. Реакционности последних придавалось слишком большое значение в ущерб прозорливости Бальзака и демократической основе его убеждений. Внимание акцентировалось на критике буржуазного общества в творчестве Бальзака, которая освещалась чаще всего вульгарно-социологически, подчеркивая связь взглядов писателя с прошлым, не видя его устремленности в будущее, его умение находить «настоящих людей будущего там, где в это время их только можно было найти. ..» Узок также круг произведений Бальзака, который обращал на себя внимание критики. Вне поля зрения оставались очерки и литературно-критические работы Бальзака.

Подлинно научное изучение творчества Бальзака, охватывающее все стороны деятельности писателя на основе анализа литературного и общественного движения эпохи, развернулось в России после победы Великой Октябрьской социалистической революции. Однако прежде чем перейти к этой теме, остановимся еще немного на переводах произведений Бальзака в рассматриваемый нами период и на отношении к французскому писателю царской цензуры.

В начале нашего обзора мы отметили, что творчество Бальзака получило в России широкое распространение еще при жизни писателя. Как установил Б. Г. Реизов, даже французское издание одного произведения Бальзака («Лилия в долине») появилось впервые не во Франции, а в России.⁹⁸

Во второй половине XIX — начале XX вв произведения Бальзака продолжали появляться в крупнейших журналах и выходить отдельными изданиями. Так, например, в 1875 году в «Отечественных записках» была напечатана пьеса «Меркаде» в переводе С. А. Боборыкиной. В том же году вышло новое издание романа «Кузина Бетта» в переводе В. Чуйко. «Утраченные иллюзии» появились даже в двух журналах, прежде чем выйти отдельным изданием: в «Северном вестнике» (1887, под заглавием «Погибшие мечты») и в «Вестнике иностранной литературы» (1892, под заглавием «Погибшие мечтанья»). Интересна история переделки Е. П. Свешниковой романа «Евгения Гранде», опубликованной в «Посреднике» под заглавием «Скупой и его дочь» (1886). Этот «перевод» был еще до издания послан Л. Н. Толстому и вызвал следующий неодобрительный отзыв: «Переделывать повести иностранные, как «Eugénie Grandé» (так у Толстого. — Т. К.) на рус(ские) нравы значит лишать эти повести интереса знания быта не русского и, главное, реальности...»⁹⁹ Несмотря на этот протест Толстого, переделка все же увидела свет.

Вторым изданием вышла в 1901 году «Шагреневая кожа» в переводе Д. Аверкиева; в следующем году появилось новое издание «Отца Горио» со статьями Тэна и Золя о Бальзаке и т. д.

Своего рода итогом переводческой и издательской деятельности в этой области в прошлом веке явилось 20-томное собрание сочинений Бальзака, изданное в 1896—1899 гг. братьями Пантелеевыми. В числе переводчиков этого издания были и литераторы Д. Аверкиев и И. Ясинский.

Б. А. Грифцов указал на существенные недостатки переводов, включенных в пантелеевское издание, но вместе с тем он отметил и большое значение этого первого русского собрания сочинений Бальзака в историй русского бальзаковедения.¹⁰⁰

Именно в это время и по этим переводам знакомился с Бальзаком молодой Горький. Вот что он впоследствии рассказал: ... «Человеческая комедия» была прочитана мною уже лет в двадцать; эта книга нанесла сильнейший удар моему неоформленному романтизму, и я почувствовал в ней гений Бальзака и полюбил его горячей любовью, как, вероятно, любят учителя и друга. Двумя-тремя годами позднее в России явился перевод полного собрания сочинений Бальзака, я дважды прочитал все его книги и тут понял всю величину этого писателя, эпический размер его таланта изумил и пленил меня. Широта его планов, смелость мысли, правда слова и гениальные предвидения будущего, уже во многом оправданные настоящим, — делают его одним из величайших учителей мира ... Без Бальзака, — добавил Горький, — я менее понимал бы Францию.. .»¹⁰¹

Так воспринимали Бальзака лучшие люди России. А как реагировала царская цензура?

Этот вопрос подробно освещен в статье И. Айзенштока и Л. Полянской «Французские писатели в оценке царской цензуры».¹⁰²

Как установили авторы этого исследования, цензурные материалы не обнаруживают не только какого-либо «повышенного» интереса к этому писателю, но даже простого понимания его положения в литературе. При жизни Бальзака царской цензурой было запрещено лишь несколько французских изданий его произведений, в том числе «Последний шуан» и «Кузина Бетта». (Правда, это не помешало издать эти романы в русском переводе). Начиная с середины века и вплоть до 1917 года, цензура тщательно регистрировала все выдающиеся произведения французской литературы, но Бальзака она по-прежнему недооценила, видя в нем «лишь занимательного беллетриста, не слишком глубокого, слегка фривольного, слегка вольнодумного...» Когда же цензура спохватилась и глубже разобралась в Бальзаке, заключают авторы статьи, было уже поздно: великий писатель уже пользовался в России огромной популярностью, и «всякое цензурное вмешательство оказалось уже запоздалым и бесцельным».

III. Творчество Бальзака и бальзаковедение после Великой Октябрьской Социалистической Революции

В 1918 году, в самом разгаре революционных событий, в Москве издательством «Альциона» была издана повесть Бальзака «Неведомый шедевр» в переводе И. М. Брюсовой. В вступительной статье Валерий Брюсов писал: «... Бальзак... не просто талантливый, или даже гениальный, романист в ряду других талантливых романистов. Бальзак — это целый мир». И ниже: «Бальзак — океан, титаническая мощь которого находит, быть может, полный отголосок лишь в французской душе».¹⁰³

Тогда же, в 1918 году, М. Горький организовал при Наркомпросе издательство «Всемирная литература», которым в числе лучших произведений мировой литературы было намечено издать 15 романов Бальзака. В предисловии к каталогу издательства Горький неоднократно упоминает Бальзака, в творчестве которого, как и в произведениях Гоголя и Диккенса, «скрыто неувядаемое, великое поучение».¹⁰⁴ В 1920 году в издании «Всемирной литературы» появились «Крестьяне» Бальзака с предисловием Ф. Д. Батюшкова.

Призыв В. И. Ленина овладевать великим культурным наследием прошлого нашел горячий отклик в советском народе. В 1931 году М. Горький уже мог сообщить Ромену Роллану: «...Тиражи в 200 [тысяч] экземпляров поглощаются в месяц. Я не говорю о брошюре, а о книгах «толстых»: «Chartreuse de Parme» Стендаля: 20 [тысяч], 30 т., 75 т. и. ни одного экземпляра из трех изданий на рынке уже нет. Еще большим успехом пользуются Бальзак, Мериме, Готье, Флобер и т. д.».¹⁰⁵

Помимо множества отдельных изданий, за годы Советской власти вышло в свет три собрания сочинений Бальзака: в 20-ти томах (М., Гослитиздат, 1933—1947. Под общей редакцией А. В. Луначарского и Е. Ф. Корша), в 15-ти томах (там же, 1951—1955. Под редакцией Н. И. Немчиновой) и в 24-х томах (М., «Правда», 1960. В серии: Библиотека «Огонек». Составитель Д. Д. Обломиевский). По сведениям Всесоюзной книжной палаты за 1918—1961 гг. было выпущено 265 изданий Бальзака на 17 языках, общим тиражом в 21 миллион 892 тысячи экземпляров, в том числе на русском языке — 174 издания, общим тиражом в 20 миллионов 728 тысяч экземпляров. В Латвийской ССР за 1945—1961 гг. появилось 6 изданий произведений Бальзака на 2 языках, общим тиражом в 125 тысяч экземпляров.

На русский язык Бальзака переводили Б. А. Грифцов, М. Л. Лозинский, Ю. Н. Верховский, Н. И. Немчинова, И. С. Татаринова и другие известные переводчики французской литературы.¹⁰⁶

Если еще в 30—40 гг. прошлого века большой интерес к Бальзаку в русской литературе, несомненно, был вызван и самим творческим методом Бальзака, который оказался более плодотворным для развития литературы, чем метод Гюго и Жорж Санд, то молодая советская литература обратилась к Бальзаку как к одному из величайших мастеров прошлого, являющему собой великий пример труда и умения типизировать явления, глубоко проникать в их сокровенную сущность.

М. Горький неоднократно обращал внимание молодых советских писателей на огромное значение творчества французского романиста; он причислял произведения Бальзака к тем книгам, «которые предстают пред нами как изумительно обработанные в образе и слове сгустки мысли, чувства, крови и горьких жгучих слез мира сего».¹⁰⁷

Слова Бальзака «непрерывный труд есть закон для искусства» вдохновляли и Демьяна Бедного, который включил эти слова из «Бедных родственников» Бальзака в свое стихотворение «О писательском труде» [1931].¹⁰⁸

В своем докладе Первому съезду писателей (1934) А. Н. Толстой указал на то «могущественное влияние», которое «на формировку общества оказывает художественно оформленный тип нового (для данной эпохи, для данного общества) человека... Великое значение Бальзака в том именно, — говорил А. Н. Толстой, — что из хаоса послереволюционного французского буржуазного общества он извлек и оформил нового человека девятнадцатого столетия».¹⁰⁹

О Бальзаке писали много в СССР, начиная с 20-х гг. Но в этот ранний период советские литературоведы не смогли еще дать принципиально новую оценку творчества великого реалиста. В 20-х и в начале 30-х гг. развитие науки о литературе тормозил вульгарно-социологический метод Переверзева и его школы. Но даже свободный от вульгарно-социологической ограниченности крупнейший знаток зарубежной литературы А. В. Луначарский не смог еще до конца разобраться в сложном и противоречивом творчестве Бальзака.

В своих лекциях по истории западноевропейской литературы Луначарский останавливается и на мощной фигуре Бальзака.¹¹⁰ Он говорит о том, с каким «величайшим почтением и восторгом» относился к Бальзаку Карл Маркс; о том, что из произведений Бальзака Маркс «почерпнул больше для познания буржуазного мира, чем из целого ряда научных трактатов». Вместе с тем Луначарский не смог раскрыть причины такой проницательности Бальзака. Он еще ясно не представлял себе мировоззрение французского писателя, его политические взгляды. «Бальзак ни в какой мере не был социалистом, правда не был и реакционером», — говорит Луначарский, далекий от упрощенно-социологического толкования литературы. Но взгляды писателя ему не ясны: «Бальзак — странная фигура в смысле своих убеждений, — его убеждений мы не можем никак вычитать в его романах. Он пересыпает яркие страницы своих романов рассуждениями и проповедями, которые иногда имеют как бы вполне определенный характер католический, реакционный, а подчас и революционный». Отсюда Луначарский заключает, что Бальзак не желает «иметь какие-либо принципы»; он беспристрастный социолог, который великолепно знает, учитывает и изображает все явления социальной жизни и всегда стремится быть объективным.

В 1932 году в «Литературном наследстве» (т. 2) было впервые опубликовано письмо Ф. Энгельса к М. Гаркнесс (1888 г.)¹¹¹, которое по-новому осветило эту сложную проблему и легло в основу дальнейшего изучения творчества Бальзака.

Характеризуя Бальзака Энгельс пишет, что считает его «гораздо более крупным мастером реализма, чем всех Золя прошлого, настоящего и будущего». Эти слова перекликаются в известной степени с мнением передовой русской критики, которая, как мы видели выше, придерживалась той же точки зрения. Но если русская критика рано оценила реалистическое мастерство Бальзака, историческую и психологическую правду той картины, которую он развертывает, то причины проницательности Бальзака она искала либо в его ненависти к буржуазной монархии Луи Филиппа, либо в беспристрастном «объективизме» писателя. В первом случае в Бальзаке видели лишь реакционера, который критикует буржуазное общество «с точки зрения феодала», во втором — «истого естествоиспытателя», который не допускает «никаких нравственных различий между добром и злом».

Энгельс поставил этот вопрос в совершенно иной плоскости. Он показал, что взгляд Бальзака обращен не в прошлое, а в будущее; что, симпатизируя как легитимист аристократии, Бальзак «принужден был идти против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков», что «он видел неизбежность падения своих излюбленных аристократов и описывал их как людей, не заслуживающих лучшей участи», «Одной из наиболее ценных черт» Бальзака Энгельс считал и то, что несмотря на свои симпатии к классу, «осужденному на вымирание», Бальзак «видел настоящих людей будущего там, где их единственно и можно было найти», не скрывал своего восхищения героями-республиканцами.

Итак, проницательность Бальзака обусловлена не его реакционными политическими взглядами, противопоставившими его буржуазному обществу, как полагали одни, и не его «объективизмом» [или «политическим индифферентизмом»], как полагали другие, а способностью Бальзака перешагнуть через свою классовую ограниченность, идти против собственных политических предрассудков и смотреть в будущее. Именно это Энгельс считает «одной из величайших побед реализма» Бальзака.

Публикация письма Энгельса к Гаркнесс вызвала оживленную дискуссию в советской печати по вопросам мировоззрения и творческого метода писателя.

С новым словом в области бальзаковедения выступил в 30-х годах В. Р. Гриб, исследования которого являются образцом органического сочетания марксистско-ленинской теории с конкретным анализом художественного творчества, без которого литературоведение превратилось бы в социологию.

Уже в одной из своих ранних работ, в статье «Мировоззрение Бальзака» [1934]¹¹², В. Р. Гриб поставил и блестяще решил задачу всестороннего освещения этой проблемы на базе изучения общественно-исторических условий эпохи Бальзака и их отражения в творчестве писателя.

Критикуя отвлеченный, нежизненный характер вульгарно-социологического метода, приверженцы которого заняты, главным образом, «социологией искусства» — «прикреплением» писателя к «классовой среде», не заботясь о художественной и культурной ценности его творчества, — В. Р. Гриб выясняет, что же обусловило такое глубокое проникновение Бальзака в действительность, по какому пути шел Бальзак, «классовые позиции которого являются результатом его попыток осмыслить объективный ход вещей».

В. Р. Гриб устанавливает прежде всего, что Бальзак не сразу стал «суровым и трезвым реалистом». Под влиянием жизненного опыта и постоянных размышлений, которые «закалили его талант, дали ему громадный запас фактов и наблюдений», постепенно меняются и воззрения Бальзака. Начав свой творческий путь романтиком с либеральными взглядами, писатель приходит к реалистическому обличению отвратительной изнанки буржуазной действительности и к своеобразному легитимизму.

Одним из ценных достижений В. Р. Гриба является уяснение принципиального характера критики буржуазного общества в творчестве Бальзака. Если либеральные писатели, критикуя те или иные недостатки, не затрагивают основы буржуазного общества и видят его превосходство над дворянским строем прежде всего в «принципе личной свободы», то именно в этом принципе усматривает Бальзак источник зла. «Сделать краеугольным камнем общества личный интерес, значит, с точки зрения Бальзака, открыть дорогу худшим страстям человеческой природы: эгоизму, жадности, корыстолюбию». В. Р. Гриб подтверждает свою мысль анализом творчества Бальзака, где подчеркнуто разрушительное влияние «власти золота» — этого ярчайшего выражения духа личной выгоды, ставшего основным рычагом в развитии капиталистических отношений.

Всесторонне рассмотрев «обвинительный акт Бальзака против буржуазной цивилизации», автор статьи обращается к положительной программе в системе взглядов Бальзака, доказывая ее консервативность и утопичность. Он раскрывает глубокий смысл суждения Ф. Энгельса о «Человеческой комедии»: «Его великое произведение — непрерывная элегия по поводу непоправимого разложения высшего общества; его симпатии на стороне класса, осужденного на вымирание». Глубоко сочувствуя старой аристократии, считая ее гибель «великой исторической трагедией», Бальзак-реалист сатирически изображает ее разложение под влиянием всепроникающего духа господства денег. В. Р. Гриб подчеркивает, что несмотря на свои симпатии к старой аристократии и патриархальной буржуазии, Бальзак далек от воспевания «доброго старого времени», что, веря в прогресс, он «хочет установить истину, объективные законы общественного развития и процветания». Автор статьи противопоставляет Бальзака как дворянским и мелкобуржуазным критикам капиталистического общества, так и либеральным апологетам буржуазного «прогресса». Он доказывает, что Бальзак, сочувствуя обездоленным, неимущим классам и постоянно интересуясь их положением, ставил перед собой вопрос: возможен ли выход, возможно ли такое общественное устройство, которое бы основывалось «не на корысти и вместе с тем на высоком уровне цивилизации»?

Анализ положительной программы Бальзака, воплощенной в его творчестве, приводит автора статьи к выводу, что «объективно демократическая исходная точка рассуждений Бальзака заканчивается консервативными выводами». Считая своих демократических героев, которыми он восхищается, опасными фантазерами, Бальзак видит единственную возможность разрешения общественных противоречий в соединении преимуществ современной цивилизации с монархическим образом правления, призванным обуздать эгоизм буржуазии и обеспечить интересы низших классов. Такая утопическая программа, доказывает В. Р. Гриб, вызвана неразвитостью общественных отношений. Бальзаку еще не на что было опереться; «пролетариат еще не сформировался окончательно как класс», и Бальзак еще не видел в нем силы, способной к «самостоятельному политическому действию».

Если вульгарно-социологическая школа придавала основное значение именно реакционным выводам Бальзака, то В. Р. Гриб, опираясь на оценку Маркса и Энгельса, раскрывает «потенциально-революционный характер» метода Бальзака, который противоречит его реакционным выводам. «Будучи как художник, подобно Гегелю, великим мастером исторической диалектики, — пишет В. Р. Гриб, — Бальзак не оставил камня на камне в капиталистическом обществе, показав вместе с тем внутреннюю негодность «доброго старого времени». В этом автор видит тот «шаг вперед в художественном развитии человечества», который сделал Бальзак.

В. Р. Гриб посвятил творчеству Бальзака и ряд других интересных исследований: «Буржуазная психология и власть денег» (1935), «Бальзак о судьбе личности в буржуазном обществе» (1936), «Художественный метод Бальзака» и др.¹¹³ Труды В. Р. Гриба, а также его книга «Бальзак об искусстве» (1941), где впервые воедино собраны и систематизированы суждения французского писателя об искусстве и литературе и их отношении к действительности, сыграли большую роль в дальнейшем развитии бальзаковедения в СССР.

Тема «мировоззрение Бальзака» неоднократно поднималась и в работах других авторов 30-х гг., вызывая страстные споры и различные толкования. В качестве примера остановимся еще на статье Н. Четуновой, относящейся, как и статья В. Р. Гриба, к 1934 году.¹¹⁴

Хотя Н. Четунова также основывается на высказываниях Маркса и Энгельса о Бальзаке как о писателе замечательном «по глубокому пониманию реальных отношений», выводы ее существенно отличаются от тех выводов, к которым пришел В. Р. Гриб. Если, как мы видели выше, В. Р. Гриб говорит о принципиальном характере критики буржуазного общества в творчестве Бальзака, о критике основы буржуазного общества, то Н. Четунова считает, что «исходной точкой бальзаковского миропонимания было признание буржуазной действительности как единственно разумной и закономерной», что «Бальзак в критике буржуазии никогда не переходит границ основных буржуазных принципов». Эту же точку зрения Н. Четунова высказывает и в других своих статьях о Бальзаке 30-х гг., например, в статье «О реализме Бальзака»: «Сказать всю правду о капитализме, — пишет автор статьи, — значит подвергнуть критике основу его существования, а этого буржуазные художники (в том числе, конечно, Бальзак) не могли и не хотели».¹¹⁵

Как видим, эта точка зрения резко отличается от точки зрения В. Р. Гриба, который утверждал, что «Бальзак не оставил камня на камне в капиталистическом обществе...»

Если мнение Н. Четуновой объяснимо для бальзаковедения 30-х гг., когда эти вопросы были предметом острых споров, то ничем не объяснимо то обстоятельство, что оно повторилось в издании 1960 года, без каких-либо примечаний автора или ссылок на исследования, где эти проблемы были пересмотрены и получили ту исторически более верную трактовку (кстати, совпадающую с трактовкой В. Р. Гриба), которая принята в наши дни советским бальзаковедением.

То же самое можно сказать относительно другого существенного недостатка статьи Н. Четуновой «Мировоззрение Бальзака» — полного отсутствия даже попытки рассматривать мировоззрение писателя в его развитии. Уже В. Р. Гриб отметил, что взгляды Бальзака претерпели глубокие изменения, которые повлияли на дальнейший творческий путь писателя. Позднее эта проблема была детально изучена советскими бальзаковедами, которые пришли к выводу о кризисе не только первоначальных пробуржуазных настроений Бальзака, но и его последующих легитимистских иллюзий. Сейчас, кезалось бы, не вызывает сомнения то, что нельзя говорить о мировоззрении Бальзака, не учитывая влияния конкретных исторических условий на развитие взглядов и творческого пути писателя. Однако именно это не учтено в новом издании статьи Н. Четуновой.

В 30-х же годах еще предстояла задача разобраться в эволюции творческого пути Бальзака. Для этого прежде всего необходимо было выяснить основные его этапы. Эта тема привлекла внимание Б. А. Грифцова, посвятившего французскому писателю ряд статей и книгу «Как работал Бальзак» (1937).¹¹⁶

В этой книге автор приводит следующую периодизацию творчества Бальзака: 1820—1830-й гг., «годы скрытого роста»-—«юношеская стадия» Бальзака, которая завершается созданием «Шагреневой кожей» (1831); затем следует «наиболее совершенный», по мнению Б. А. Грифцова, период в творчестве Бальзака, продолжающийся до 1837 года. В этом году начинает обозначаться «новая манера» Бальзака, которая явно проявляется во второй части «Утраченных иллюзий» (1839), и «наиболее развитым образцом» которого автор считает роман «Блеск и нищета куртизанок» (завершенный в 1847 г.). Последний период отражает те изменения в творческой манере Бальзака, которые произошли под влиянием газетной практики. Если «в свой наиболее совершенный период Бальзак бывал тяжеловесен, медлителен, подробен в описаниях и щедр на рассуждения», — пишет Б. А. Грифцов, — то «газетная практика значительно убыстрила ход действия, сделала более легким и даже сверкающим диалог, заставила вводить более пестрый материал». Вместе с тем именно произведения последнего периода «наиболее горьки»; здесь развенчаны и буржуа, и аристократы.

Определяя основные периоды творческого пути Бальзака и показывая, как разветвляется его грандиозный замысел — «Человеческая комедия», Б. А. Грифцов затронул проблемы, которые требовали еще углубленного исследования. То же самое можно сказать и о другой важной теме его книги, «Бальзак-очеркист», к которой советские бальзаковеды неоднократно возвращались в более поздних работах. Постановка этих вопросов Б. А. Грифцовым была очень своевременна и способствовала дальнейшему изучению творческого пути Бальзака.

Много сделано Б. А. Грифцовым в области анализа художественного мастерства Бальзака. Этой проблеме посвящены две главы его книги: «Герой и композиция» и «Язык и стиль», а также ряд статей об отдельных произведениях Бальзака.¹¹⁷ Автор рассматривает здесь становление стиля писателя, пользуясь опубликованными во Франции рукописями Бальзака сопоставляет различные варианты текстов, прослеживает литературную историю его произведений. Б. А. Грифцов приводит также ценные сведения о русских изданиях Бальзака и останавливается на суждениях о нем зарубежной критики.

Значительным достижением советского бальзаковедения 30-х гг. является и книга А. Гербстмана «Театр Бальзака» (1938)¹¹⁸, посвященная одной из наименее исследованных областей творчества французского писателя.

Автор делит драматургическое творчество Бальзака на два основных этапа, которые анализируются в двух первых главах его книги: «Первые шаги Бальзака-драматурга» (1819— 1830 гг.) и «Годы расцвета» (конец 30-х — 40-е гг.). В третьей главе автор рассматривает «Элементы драматургической поэтики Бальзака» — вопросы жанра и построения пьес Бальзака, искусство портрета и другие проблемы его драматургии. В последней главе он останавливается на «судьбе театра Бальзака».

Широко используя творческое наследие Бальзака, А. Гербстман детально анализирует не только его немногочисленные законченные пьесы, но и неосуществленные драматургические замыслы, сохранившиеся в набросках и отрывках. Автор исследует истоки творчества Бальзака-драматурга и его отношение к современной французской драматургии, наиболее значительные явления которой подробно освещены в этой книге.

В заключительном разделе А. Гербстман останавливается и на судьбах драматургии Бальзака в СССР. Он говорит о том, что «только в Советском Союзе к Бальзаку-драматургу подошли как к замечательному обличителю буржуазной действительности». Отмечая большую популярность "Бальзака в СССР, где его пьесы включены в репертуар центральных и местных театров, автор различает два этапа в подходе советских переводчиков и режиссеров к драматургии Бальзака. На первом этапе «наблюдалась тенденция приспособить его пьесы к новым театральным требованиям путем их коренной переделки». Такой переделке подвергались пьесы «Находчивый Кинола», превратившийся в «Гавань бурь» и «Памела Жиро» («Цветочница»).

Во второй половине 30-х гг. определился «новый этап в подходе к драматургии Бальзака». К авторскому замыслу вернулась «Памела Жиро», по тексту оригинала ставилась и «Мачеха» Бальзака. Заключая свое исследование, А. Гербстман выражает уверенность в том, что «подлинный театр Бальзака, замечательный не только своими разоблачительными, критическими тенденциями..., но и большим человеческим содержанием, волнующим и увлекающим нас, будет пользоваться на советской сцене несравнимо большим признанием и успехом, чем попытки его переделок...»

Время подтвердило это предположение. Пьесы Бальзака, как в постановке советских театров, так и в постановке замечательных мастеров французской сцены, гастролировавших в СССР, пользуются неизменным успехом у советских зрителей.

Большой вклад в бальзаковедение внес и Б. Г. Реизов, опубликовавший начиная с 30-х гг. ряд интересных исследований о Бальзаке, в том числе монографию «Творчество Бальзака» (1939).¹¹⁹

Если другие советские литературоведы 30-х гг. (Б. А. Грифцов, Франц Шиллер) обычно начинали анализ творчества Бальзака с романа «Шуаны» (1829), опуская его раннее творчество, то Б. Г. Реизов придерживается того мнения, что нельзя выделять раннее творчество Бальзака «за линию его литературного развития». Рассматривая в первой части книги («По ступеням романтизма») путь развития творческого метода Бальзака, автор останавливается и на главнейших чертах поэтики Бальзака 1822—1825 гг., на литературных традициях, которым следует молодой писатель; затем он переходит к «школе Вальтера Скотта» и ее значении для творчества Бальзака, в первую очередь — для романа «Шуаны». Последующие разделы этой части посвящены поэтике Бальзака 30-х гг. Автор отмечает здесь тенденции «неистовства» в произведениях Бальзака 1830—1831 гг., преодоление этих тенденций и «тяготение к большому философскому и литературному синтезу» в последующие годы. Он прослеживает становление творческого метода зрелого Бальзака и происхождение замысла «Человеческой комедии».

Если буржуазной позитивистской и натуралистической критике важны были лишь нравы, «нравы писателя, нравы общества», если она не верила в мыслительную способность Бальзака и превозносила его как «бессознательного гения», которому идеи и рассуждения якобы лишь мешают увидеть правду, то Б. Г. Реизов считает, что «нельзя ни отделять миросозерцание Бальзака от его «метода», ни противопоставлять их. Творчество Бальзака уходит своими корнями глубоко в его «философию», — пишет Б. Г. Реизов в предисловии к своей книге. Философская же «основа» миросозерцания Бальзака «находится в прямой связи с революционной философией французского просвещения XVIII столетия». Эта основа его взглядов оказалась сильнее влияния реакционной философии Бональда и Сведенборга, она и определила собой основной характер творчества Бальзака, победив его легитимизм. Исходя из того, что «постижение «правды» было для Бальзака задачей «удожественной», автор уделяет большое внимание эстетике Бальзака, которая была «его методом постижения правды...»

Этой теме посвящена вторая часть книги — «Эстетические основы творчества».

Б. Г. Реизов исследует здесь эстетику Бальзака в тесной связи с определяющей ее «системой идей, причудливых, переплетающихся, часто противоречивых и все же составляющих единое гармоническое миросозерцание...» Он останавливается на таких проблемах, как изображение страстей у Бальзака и его связь со взглядами просветителей, пути развития образа, драматизация романа, проблемы композиции, жанра и др.

Книга Б. Г. Реизова содержит богатый материал по истории литературного движения и эстетической мысли эпохи Бальзака, а также большой научный аппарат. Может быть, автор несколько преувеличивает значение литературных влияний и реминисценций в ущерб жизненному и политическому опыту Бальзака, — большое научное и теоретическое значение его книги тем не менее очевидно: в последующих исследованиях бальзаковеды не раз возвращались к проблемам, поднятым Б. Г. Реизовым.

Отметим еще, что в этой книге не дана четкая концепция «критического реализма» в нашем сегодняшнем понимании. Б. Г. Реизов придерживался тогда точки зрения зарубежных литературоведов (например, Брандеса), относящих Стендаля и Бальзака к «романтическому движению» (отсюда и заглавие первой части — «По ступеням романтизма»). Вместе с тем автор подчеркнул здесь очень важную особенность реализма Бальзака, которая становится еше актуальнее сегодня, — то, что для Бальзака «современность — выше быта и денежных интересов, она не только в инерции социального «порядка», не только в косности нравов и страсти к наживе, она также в борьбе идеалов, в упорной работе мысли, в победе над низшими инстинктами, она в «людях будущего», пишущих книги, делающих научные открытия, умирающих на баррикадах. Художественное завоевание современности, — пишет Б. Г. Реизов, — было для Бальзака возможно лишь при условии оправдания ее во имя скрытого в ней будущего».

А. А. Фадеев подчеркнул исключительную важность этой мысли для наших дней: «Сейчас важнее обратить внимание наших писателей на эту сторону реализма, потому что она наиболее плодотворна для нас. В нашей литературе мало любви к современному человеку как носителю будущего, как провозвестнику добра в жизни людей. А без этого нельзя правдиво показать и все дурное в человеке и в жизни».¹²⁰

Некоторые положения книги Б. Г. Реизова, а также других, более поздних его работ,¹²¹ обобщены им в статье «Вопросы эстетики Бальзака».¹²²

Б. Г. Реизов говорит в этой статье о том, что в освещении эстетики Бальзака в нашей критике имели место вульгарно-социологические толкования. Некоторые литературоведы 30-х гг. утверждали, что в прошлом веке «писатели с «ложным» мировоззрением изображали свою эпоху лучше и полнее, чем писатели «более ясно и прогрессивно мыслящие», что «неограниченным реалистом мог быть только легитимист Бальзак». При этом они ссылались на статью В. И. Ленина о Толстом и на высказывания Энгельса в письме к М. Гаркнесс.

Б. Г. Реизов раскрывает всю ошибочность таких взглядов. Рассуждения о том, что «Бальзак писал вопреки своему мировоззрению; что как художник он видел то, чего не видел как мыслитель», ничего общего не имеют с оценкой творчества Бальзака и Толстого основоположниками марксизма. Наоборот, они восходят к утверждениям позитивистов и натуралистов (Тэн, Золя, Брюнетьер и др.) о якобы стихийной силе творчества Бальзака, о том, что Бальзак — художник, а не мыслитель.

Ни Энгельс, ни Ленин никогда не отрывали творчество этих гениальных художников от их мировоззрения, говорит автор статьи. Он доказывает, что как Энгельс, так и Ленин никогда не говорили о «бессознательности» художественного творчества или о противоречиях между творчеством и мировоззрением». В. И. Ленин говорил о кричащих противоречиях во взглядах Толстого, которые отразились и в его произведениях. Ф. Энгельс в письме к М. Гаркнесс также не противопоставлял творчество Бальзака его политическим взглядам. Наоборот, «одной из величайших побед реализма» Энгельс считает то, что Бальзак «видел неизбежность падения своих излюбленных аристократов и описывал их как людей, не заслуживающих лучшей участи, и то, что он видел настоящих людей будущего там, где их единственно и можно было найти».

Таким образом, чтобы правильно понять и раскрыть творческий процесс художника, необходимо понять его мышление. Б. Г. Реизов раскрывает единство этого процесса. Он убедительно доказывает, что для Бальзака «творчество всегда было актом познания, так же как познание, постижение общих закономерностей общественной и нравственной жизни ... были актом творчества. Свою «Человеческую комедию» он рассматривал как историю общества и как исследование его законов — в том же плане, что и труды Монтескье, Гоббса и Макьявелли».

Большое методологическое значение имеют выводы Б. Г. Реизова: «Без конкретного анализа памятника нет литературы. Науку нельзя построить на общих словах и на общих местах. Однако нельзя ограничивать пути исследования одним только текстом романа ... Изучать творчество Бальзака вне его эстетики — затея праздная. Анализ каждого отдельного его произведения не приведет ни к чему, если произведение рассматривается вне перспективы всего литературно-эстетического и философского развития Бальзака».

Не случайно поэтому, что именно выяснение мировоззрения и эстетических взглядов Бальзака явилось первоочередной задачей советского бальзаковедения, успешное развитие которого во многом зависело от правильного решения этой проблемы. Труды Б. Г. Реизова, как и исследования В. Р. Гриба, много способствовали решению этой задачи.

* * *

Если попытаться осмыслить основные характерные моменты советского бальзаковедения послевоенного периода, то можно установить следующие закономерные явления:

До 1949 года происходит своеобразное «накапливание сил» и в этой области. В печати появляется лишь несколько статей Б. Г. Реизова («Мотивы титанизма в творчестве Бальзака», «Эпизод из биографии Дидро в «Человеческой комедии»¹²³ и др., а также его краткий очерк «Бальзак» (Л., Изд-во Ленинградского ун-та, 1946). Т. Н. Чарыкова пишет кандидатскую диссертацию «Бальзак в критике современников» (Л., 1946), А. Б. Кеменова — диссертацию «Романтическое в творчестве Бальзака» (М., 1947) и т. д.

1949—1950 гг. проходят под знаком бальзаковских годовщин, которые явились ярким свидетельством исключительной популярности творчества Бальзака в нашей стране и того большого значения, которое ему придает советское литературоведение. В эти годы выходит в свет и подготавливается к выпуску большое количество работ: критико-библиогра-фические очерки А. Пузикова, М. Елизаровой, Н. Муравьевой¹²⁴, статьи И. Анисимова, С. Дурылина, В. Дынник, А. Иващенко, В. Николаева, Б. Раскина и др¹²⁵. Происходит новый прилив исследовательской работы в области бальзаковедения.

Если в первые послевоенные годы с исследованиями о творчестве Бальзака выступил лишь узкий круг литературоведов, то в последующие годы этот круг начинает быстро расширяться, появляются новые интересные работы, причем не только известных ученых, но и молодых литературоведов.

До войны и в первые послевоенные годы исследования о Бальзаке печатались почти исключительно в центральных изданиях (Москва, Ленинград); с 50-х гг. все больше работ публикуется и в научных изданиях периферийных вузов¹²⁶. Бальзака успешно изучают во многих городах надпей страны: в Саратове, Ростове-на-Дону, Воронеже, Петрозаводске. Орехово- Зуеве, Самарканде и др.

Наряду с углубленным исследованием отдельных проблем, поднятых еще бальзаковедами 30-х гг., разрабатываются новые, еще не затронутые темы, усиливается стремление к синтезу, к общему осмыслению творческого пути Бальзака на основе детальной разработки отдельных этапов.

Остановимся вкратце на основных достижениях советского бальзаковедения последних десяти лет.

Реакционная критика всячески стремилась и стремится представить дело так, будто симпатии Бальзака всецело на стороне гобсеков, вотренов, растиньяков. Она провозгласила его певцом зла, что дало ей основание обвинять великого писателя в безнравственности. Мы уже говорили выше о том, какой отпор эти лицемерные обвинения получили в России еще в прошлом веке. Русская критика и тогда уже почувствовала гуманизм творчества Бальзака, глубокий интерес писателя к человеку и тревогу за его судьбу в обществе, где над всем властвует чистоган.

Глубоко ценя гуманизм французского писателя, Горький, писал: «Книги Бальзака наиболее дороги мне той любовью к людям, тем чудесным знанием жизни, которые с великой силой и радостью я всегда ощущал в его творчестве».¹²⁷

Социальные корни гуманизма Бальзака советские исследователи видят в связях писателя с его народом, в постоянном внимании писателя к острым общественным проблемам эпохи, в его стремлении найти пути к разрешению этих проблем и улучшению условий жизни обездоленных слоев общества. Не случайно, поэтому, то, что вопрос о социально-политических взглядах Бальзака и его связях с демократическим движением продолжает оставаться в центре внимания советского бальзаковедения последнего периода, подвергаясь более детальному исследованию на основе анализа как художественных произведений, так и публицистики и переписки писателя. 30—40-х гг.

В статье «Бальзак и французское рабочее движение 30— 40-х годов XIX в.»¹²⁸, Р. М. Самарин говорит о постоянной озабоченности Бальзака судьбою рабочих, о том, что Бальзак не переставал интересоваться положением рабочих, рабочим движением, хотя он и не сочувствовал его целям. «Как бы ни были утопичны и реакционны намечаемые Бальзаком пути дальнейшей политики Франции, — пишет автор статьи, — эти пути прежде всего диктуются необходимостью решить самый важный, с точки зрения Бальзака, вопрос современной французской жизни—рабочий вопрос». Основываясь на литературной деятельности Бальзака 30— 40-х гг., Р. М. Самарин приходит к выводу, что именно под воздействием борьбы французского рабочего класса Бальзак сумел увидеть «типические обстоятельства эпохи», ее «характерные противоречия», смог «противопоставить правящим классам — и вырождающемуся дворянству, и вульгарному денежному выскочке — глубоко привлекательный образ революционера».

Постановка этой проблемы Р. М. Самариным заинтересовала и французских бальзаковедов, в частности П.-Ж. Кастекса и Ж.-Э. Доннара. П.-Ж. Кастекс отметил в этой связи значение «марксистской культуры» для решения тех задач, которые ставят перед собой французские исследователи.¹²⁹

Публицистика Бальзака 30-х гг. привлекла внимание и О. В. Ловцовой, которая остановилась на этой теме в статье «Политические и социально-бытовые очерки Бальзака 30-х годов XIX века» (1954)¹³⁰. Автор рассматривает здесь как темы «банкира», «ростовщика» и «лавочника», впервые появившиеся в очерках Бальзака и воплотившиеся затем в типические образы «Человеческой комедии», так и не менее значительную тему героя-республиканца, представителя народа, пристально изучаемую советским литературоведением.

С проблематикой работ Р. М. Самарина и О. В. Ловцовой соприкасается и исследование Д. Д. Обломиевского «К вопросу о социально-политических позициях Бальзака в 1830—1833 гг.» (1956)¹³¹, в котором прослеживается эволюция взглядов Бальзака в один из важнейших периодов его жизни, когда в условиях буржуазной монархии Луи Филиппа и непрекращающихся народных восстаний существенным образом меняются социально-политические воззрения писателя.

Если в условиях режима Реставрации в произведениях Бальзака преобладали антифеодальные мотивы, то в исторической обстановке эпохи Июльской монархии его творчество становится антибуржуазным. Д. Д. Обломиевский подчеркивает, что эти настроения не возникли независимо от прежних взглядов, но по существу вытекают из них. Крушение монархии Бурбонов Бальзак воспринимает как «естественный результат исторического развития». Еще в конце 1830 года он считает партию легитимистов «самой опасной». Автор отмечает, что Бальзак сочувственна относится к революционному движению как во Франции, так и в Европе, и резко отрицательно — к общеевропейской политической реакции. Однако, все более и более возмущаясь политикой господствующей во Франции финансовой буржуазии и переоценивая могущество реакционных сил и их основной опоры, аристократии, Бальзак не верит в реальность победы республиканского лагеря и ищет выхода в конституционной монархии. Ценным источником для анализа настроений Бальзака 1830—1833 гг. служат автору «Письма о Париже» Бальзака (1830—1831) и его очерки 1830—1832 гг.

Одним из важных выводов Д. Д. Обломиевского является вывод о том, что в начале 30-х гг. Бальзак отходит от восприятия народа и буржуазии как «единого третьего сословия» и «начинает воспринимать крупную буржуазию как совершенно особое социальное явление... Он приходит к осознанию того, что буржуазия «изменила общему делу», «предала народ — своего недавнего соратника и союзника».

В этой же статье автор рассматривает и «проблемы бальзаковского легитимизма» на основе анализа романа «Сельский врач» (1833).

Статья Д. Д. Обломиевского является составной частью его докторской диссертации «Основные этапы творческого пути Бальзака»¹³².

В этом крупном исследовании автор впервые решил задачу углубленной разработки основных этапов творчества Бальзака в тесной связи с социально-политической и литературной борьбой эпохи, всесторонне осветив литературную деятельность Бальзака, эволюцию его политических и эстетических взглядов, развитие его творческого метода и оценку его творчества в литературной критике. Глубоко разработан автором и вопрос о новаторстве Бальзака, его роли и значении в литературном движении эпохи.

Д. Д. Обломиевский устанавливает здесь следующие основные этапы творческого пути Бальзака: первый этап — 1820-е годы, второй этап — 1830—1835 гг., третий этап — 1836—1850 гг. Эта периодизация несколько отличается от той, которую привел Б. А. Грифцов. Но если этот автор считал «наиболее совершенным» второй период творчества Бальзака, то Д. Д. Обломиевский убедительно доказывает, что вершиной творческого пути Бальзака является его третий этап, период творческой зрелости писателя, когда окончательно сформировался реалистический метод Бальзака и им были созданы такие шедевры, как «Утраченные иллюзии», «Кузина Бетта», «Кузен Понс», «Крестьяне» и др.

В статье «Социально-политические очерки Бальзака начала 30-х годов XIX века и журнал «Карикатура»¹³³, дополняющей исследования предыдущих авторов, А. И. Засимова рассматривает связи Бальзака с республиканцами и художниками-реалистами через журнал «Caricature». Автор доказывает, что сотрудничество Бальзака-очеркиста с художниками этого журнала плодотворно влияло на углубление реализма в изобразительном искусстве, а также на само творчество Бальзака.

Усиленное внимание бальзаковедов в последний период привлекали и другие проблемы, связанные с системой взглядов Бальзака: исторические, эстетические и философские воззрения писателя.

В. М. Подтынкова пишет в статье «Исторические взгляды Бальзака»¹³⁴, что изучая историю своей родины, Бальзак искал в ней ответа на многие вопросы современности, стремясь «понять законы, управляющие человеческим обществом, осмыслить современность в ее развитии и увидеть ростки будущего». Автор отмечает что Бальзак придерживался прогрессивных для своего времени исторических взглядов. Как и буржуазные историки Гизо, Тьерри и Минье, Бальзак рассматривал историю Франции, начиная от средневековья, как историю борьбы классов. Революцию 1789 года он считал кульминационным пунктом в борьбе буржуазии с дворянством и признавал ее историческую закономерность. Автор останавливается на произведениях Бальзака, касающихся этой темы, и заключает, что «наибольшей остроты в изображении сущности классовой борьбы» писатель достигает в романе «Крестьяне». Вместе с тем, В. М. Подтынкова замечает и противоречия, присущие взглядам Бальзака, хотя допускает ошибку, категорически утверждая, что все ценное — элементы материализма в объяснении общественной жизни, — что было характерно для Бальзака, когда он рассматривал явления прошлого, утрачивается им, как только он обращается к настоящему и будущему человеческого общества».

Если это верно для утопических воззрений Бальзака на будущие судьбы буржуазного общества, то такое утверждение противоречит общепризнанному в марксистской критике мнению о материалистической основе взглядов Бальзака, его глубокой проницательности в критике современного положения этого общества. Сама же В. М. Подтынкова опровергает себя в других местах этой статьи, где она говорит о том, что, «понимая подчиненную роль идеологии, Бальзак при характеристике буржуазного общества всегда вскрывал зависимость политики, права, религии от собственнических основ капиталистического мира», и др.

Обстоятельный и глубокий анализ исторических взглядов Бальзака в ранний период его творческой деятельности дан Б. Г. Реизовым в его книге «Французский исторический роман в эпоху романтизма» (гл. 4. «Бальзак. «Шуаны»»)¹³⁵.

Автор останавливается здесь на исторических сюжетах в творчестве Бальзака 20-х гг. и на истории создания и детальном разборе его первого крупного исторического романа «Шуаны» (1829). Как всегда широко освещая рассматриваемую эпоху, Б. Г. Реизов раскрывает отношение Бальзака к буржуазной историографии, создававшейся в это время, и к существовавшей уже традиции исторического романа, в частности, к роману Вальтера Скотта.

Мы не остановимся здесь на других исследованиях, посвященных историческим романам Бальзака.¹³⁶ Обратимся к некоторым работам последнего периода, рассматривающим взгляды Бальзака на литературу и искусство.

В статье «К вопросу о Бальзаке — литературном критике»¹³⁷, Р. М. Самарин анализирует воззрения Бальзака на современную ему литературу, в частности — на творчество Стендаля, уделяя особое внимание «Этюду о Бейле» Бальзака (1840). Автор говорит о том, что в этой самой значительной литературно-критической статье Бальзака особенно доказательно проявилась «зависимость Бальзака от общего могучего движения передового французского искусства, органическая связь писателя с направлением, существовавшем во французской литературе...» К сожалению, Р. М. Самарин не касается ранних суждений Бальзака о творчестве Стендаля, в частности, о романе «Красное и черное» (1830), несомненно оказавшем значительное влияние на становление творческого метода Бальзака. (Первый отзыв Бальзака об этом романе появился в январе 1831 года в его «Письмах о Париже»). Р. М. Самарин считает, что взаимопонимание «обоих писателей ... пришло вслед за статьей («Этюд о Бейле». — Т. К.) и обменом известными письмами», и что углубленный анализ «Пармской обители», который дан в этой статье, а также «обдумывание опыта Стендаля и Мериме помогли Бальзаку четче понять, чего хочет он сам, как представляет себе задачи, стоящие перед новым французским искусством».

Думается, что о взаимопонимании двух великих реалистов и «кристаллизации» эстетических взглядов Бальзака можно говорить и применительно к более раннему периоду, к 30-м годам, и что «Этюд о Бейле» явился не только «толчком» к размышлениям, но и закономерным итогом, обобщением взглядов Бальзака на творчество Стендаля и на современную французскую литературу в целом.

Судя по имеющимся отзывам Бальзака о Стендале, по переписке двух писателей, а также по фактам, установленным французскими учеными (Анри Мартино и др.), интерес и сочувственное внимание к творчеству Стендаля Бальзак проявлял еще в конце 20-х гг., когда состоялось и личное знакомство обоих писателей. Отзыв Бальзака о «Красном и черном» прозвучал как смелая защита автора романа в обстановке всеобщего порицания и негодования. В письме от 6 апреля 1839 года Бальзак напоминает Стендалю о своем мнении, высказанном в личной беседе: «Во всем, чем мы вам обязаны, есть движение вперед. Вы помните, что я говорил вам о «Красном и черном?»... А Стендаль, в письмах от 17 мая и июня 1839 года, обращается к «королю романистов нынешнего века» не только на правах поклонника, но и друга...

Возможно, что детальный анализ взаимоотношений Стендаля и Бальзака, пока еще очень слабо освещенных в нашем литературоведении, позволит исследователю этой проблемы доказать, что творчество Стендаля оказало на Бальзака длительное и глубокое воздействие, отнюдь не ограничивающееся раздумьями о «Пармской обители» и ее авторе в 1839—1840 гг.

Добавим еще, что вопрос о «литературе идей» и «литературе образов» тоже занимал Бальзака еще в начале 30-х гг.,¹³⁸ и что уже тогда он отдавал предпочтение первой из них, высказывая при этом суждения, аналогичные тем, которые были позже детальнее изложены в «Этюде о Бейле». И если в тот ранний период Бальзак еще не выделял третьей, всеобъемлющей литературы, которая в «Этюде о Бейле» получила название школы «литературного эклектизма», то общие эстетические размышления Бальзака 30-х гг. свидетельствуют о том, что задача синтеза была поставлена писателем уже в этот период.

Проблеме синтеза в эстетических взглядах Бальзака 30-х гг. посвящена статья М. Ф. Овсянникова «О пластичности и гармонии в философских этюдах О. Бальзака».¹³⁹

Автор говорит здесь о том, что проблемы пластичности и живописности, мелодии и гармонии, соответствующих в искусстве тому, что Бальзак подразумевает в литературе под терминами «идея» и «образ», вызывали оживленные обсуждения в конце XVIII — первой половине XIX века. Но Бальзак, по мнению автора статьи, дал им более глубокое толкование, чем, например, Гегель. Останавливаясь на воззрениях немецкой эстетики (Гегель, Кант, Гете, Шиллер и др.) по этим вопросам, М. Ф. Овсянников заключает, что в классической немецкой эстетике эти проблемы обсуждались «в плане осмысления отличительных особенностей современного, то есть буржуазного искусства». В том же плане рассматривал эти вопросы и Бальзак в своих философских этюдах «Неведомый шедевр» (1831) и «Гамбара» (1837). Основываясь на анализе эстетических воззрений Бальзака, выраженных в этих этюдах, М. Ф. Овсянников утверждает, что «Бальзак не только не уступает немецким теоретикам искусства, но в ряде пунктов превосходит их». Один из первых Бальзак поставил вопрос о трагедии художника в буржуазном обществе. Он показал, что одностороннее развитие живописности и гармонии, вызванное отрывом художника от действительности и погоней за внешними эффектами, ведет к разложению формы и упадку искусства, тем самым предугадав направление развития буржуазного искусства, которое стало явным лишь в конце XIX — начале XX века. «Величие Бальзака, — пишет автор статьи, — состоит в том, что он в период относительно высокого подъема буржуазного искусства смог предвидеть в нем симптомы неизбежного разложения». М. Ф. Овсянников отмечает, что размышления Бальзака о пластичности и живописности, мелодии и гармонии не утратили своей актуальности и в наши дни.

Если вопросы эстетики Бальзака нашли углубленное освещение в ряде работ советских бальзаковедов еще начиная с 30-х гг. (выше мы уже остановились на трудах Б. Г. Реизова, разработавшего основы изучения этой темы), то философские взгляды французского писателя стали предметом глубоких исследований в последние 7—8 лет.

Обстоятельный анализ философских произведений Бальзака дан в кандидатской диссертации и статьях Б. Л. Раскина.¹⁴⁰ Много нового в изучении философских воззрений Бальзака внесла в последние годы Р. А. Резник, посвятив этой теме несколько интересных и ценных исследований.¹⁴¹ Остановимся на статье Р. А. Резник «Философские взгляды Бальзака», которая как бы подытоживает ее предыдущие работы в этой области.

Р. А. Резник отмечает прежде всего, что Бальзак настойчиво связывал художественное познание жизни с философией и неизменно стремился к обобщению, особенно дорожа своими философскими этюдами. Теоретическая мысль Бальзака охватывает многие области: историю, социологию, экономику, право и др. Она проявляется и в его концепции художественного образа, в композиции его романов и в небывалом по своей грандиозности замысле «Человеческой комедии». Поэтому особенно важным Р. А. Резник считает уяснение основ воззрений Бальзака, то, что писатель называет своими «принципами».

Характеризуя отношение буржуазного литературоведения к философии Бальзака, автор отмечает, что прежнее презрение и пренебрежение (Э. Фагэ, А. Лебретон) сменилось острым интересом к взглядам писателя. Однако даже почитатели Бальзака воспринимают его философские воззрения «как набор противоречивых мнений и тенденций без внутреннего единства». Навязывая Бальзаку различные идеалистические теории, буржуазные литературоведы оставляют в тени вопрос о связи писателя с идеями французских просветителей XVIII века.

Р. А. Резник доказывает, что теоретическая мысль Бальзака «отнюдь не лишена цельности в своих основах, хотя движется подчас причудливыми путями». Углубляя вопрос о связи Бальзака с философией Просвещения, поставленный Б. Г. Реизовым в книге «Творчество Бальзака», Р. А. Резник рассматривает французский материализм XVIII века как важнейший источник философских взглядов писателя, от которого он «унаследовал учение о материальной природе мира и человека, о материальной, физической основе сознания»; к учению просветителей восходит и «важнейший принцип зависимости человека от общественной среды, провозглашенный в предисловии к «Человеческой комедии»; с просветителями связано и рационалистическое отношение Бальзака к религии, его критика религиозного ханжества.

Но как ни значительно было влияние мыслителей XVIII века, Бальзак все же «ясно видел и ограниченность их перед лицом общественного и научного развития XIX века», отмечает автор статьи, обращаясь к другому основному источнику теоретических взглядов Бальзака — к современному ему естествознанию, к которому писатель проявлял глубокий интерес и осведомленность в его новейших достижениях.

Рисуя Бальзака как «увлеченного поборника науки, прошедшего школу просветителей», Р. А. Резник пытается также определить, какое же место в его взглядах занимали Сен-Мартен и Сведенборг, которым придает такое значение буржуазное бальзаковедение.

Анализ «Мистической книги» Бальзака позволяет автору заключить, что писатель не принял самые основы идей этих философов, и что обращение Бальзака к мистике диктуется стремлением подняться «выше» науки, отыскать не найденные еще связи и закономерности. Р. А. Резник опровергает мнение буржуазных ученых, видящих в «Мистической книге» воплощение мистических учений и ключ ко всему творчеству Бальзака. Она доказывает, что именно «произведения, проникнутые материалистическими тенденциями и идеями, как «Поиски абсолюта», дают верный ключ к «Мистической книге» и подобным ей страницам в творчестве писателя.

В основе философских взглядов Бальзака автор статьи видит «монизм на материалистической основе, утверждение всеобщих связей... и непрерывного развития в мире, составляющем одно великое целое в бесконечном разнообразии форм и вечном движении их от низших ступеней к высшим». Р. А. Резник отмечает глубокое единство философских взглядов и художественных исканий Бальзака.

К характерным особенностям советского бальзаковедения последнего периода относится также усиленное внимание к языку писателя.¹⁴² Особый интерес вызывает статья А. В. Чичерина «Точность и сила в языке романов Бальзака»¹⁴³, в которой автор высказывает ряд важных наблюдений о языке и стиле писателя, позволяющих ощутить могущество бальзаковской фразы, «в которой все струны натянуты и все слажено отчетливо и крепко,... со своим, бальзаковским употреблением всех особо ударных слов»... Эта статья тем более интересна, что касается все еще недостаточно изученной области — художественного мастерства Бальзака, его стиля, художественного строя его языка, который, по выражению А. В. Чичерина, «несравненно выше, чем слог, чем грамматическая стройность».

Необходимо также отметить то более широкое внимание, которое привлекает вопрос об оценке творчества Бальзака в русской и зарубежной критике. Не случайно интерес к этой теме усилился в связи с бальзаковскими годовщинами 1949—1951 гг.¹⁴⁴, а в последние годы — в связи с появлением ряда новых работ о Бальзаке во Франции, в первую очередь — нового бальзаковедческого издания «L'Année Balzacienne»¹⁴⁵.

Советским литературоведением сделано очень много для всестороннего и глубокого изучения творческого наследия Бальзака. В СССР впервые были поставлены и разрешены такие важнейшие проблемы, как мировоззрение Бальзака, принципиальный характер критики буржуазного общества в творчестве Бальзака, Бальзак и французское рабочее движение и др.

В нашем литературоведении творчеству великого французского реалиста придается небывалое значение. Бальзаку уделяется большое внимание и в учебных программах, в курсах по истории зарубежной литературы XIX века, где его творчество занимает одно из центральных мест. Огромное социальное звучание «Человеческой комедии», как и произведений других великих мастеров реализма, было подчеркнуто и в выступлениях на дискуссии о реализме в мировой литературе (Москва, апрель 1957 года). Раскрывая гуманизм творчества Бальзака, его немеркнущее значение, советские ученые помогают прогрессивным французским литературоведам защитить творческое наследие великого реалиста от посягательств реакционной критики.¹⁴⁶

* * *

Тема «Бальзак в России» сложна и многогранна. Она вызвала много противоречивых суждений. Мы коснулись в нашем обзоре лишь некоторых аспектов этой большой и важной темы, требующей еще углубленного исследования. Вместе с тем мы попытались осветить тот большой вклад, который наша страна внесла в распространение и изучение творчества великого французского писателя.

T. Kočetkova

Jautājumā par Balzaka daiļradi Krievijā

(Kritiski bibliogrāfisks apskats)

Kopsavilkums

Kritiski bibliogrāfiskajā apskatā «Jautājumā par Balzaka daiļradi Krievijā» ir trīs nodaļas: I. «Balzaks krievu presē 19. gs. 30.—40. gados»; II. «Balzaks krievu presē 19. gs. otrajā pusē un 20. gs. sākumā»; III. «Balzaka daiļrade un tās pētīšana PSRS pēc Lielās Oktobra sociālistiskās revolūcijas».

Jau pagājušā gadsimta 30. gados Balzaka darbi sāka izplatīties Krievijā, izraisot dzīvu interesi un asu polemiku. Taču literatūras vēsturē jautājums, kā Balzaku vērtējusi 30. un 40. gadu krievu kritika, sevišķi V. G. Belinskis, guvis ļoti pretrunīgu apgaismojumu.

50.—60. gados, kad saasinājās cīņa pret dzimtbūšanu un tās paliekām, interese par Balzaku krievu presē apsīka. Bet jau tuvākajos gadu desmitos krievu kritika atkal pievērsās lielā franču reālista daiļradei, it īpaši tādēļ, ka tā laika franču pozitīvisti un naturālisti (Tēns, Zolā)_ pasludināja Balzaku par jaunās franču literatūras pamatlicēju. Līdz ar to, attīstoties kapitālismam, Balzaka daiļrades tēmas kļuva aktuālākas ari Krievijā.

19. gs. beigās un 20. gs. sākumā krievu kritika veica lielu darbu, apgūstot Balzaka daiļradi, novērtējot tās nozīmi franču un pasaules literatūrā. Tomēr pirmsrevolūcijas laika literatūras pētnieki nespēja vispusīgi atrisināt Balzaka daiļrades problēmas. īsteni zinātniska Balzaka sacerējumu apguve, kas aptvertu visas viņa literārās darbības izpausmes ciešā sakarā ar laikmeta literāro un sabiedrisko dzīvi, kļuva iespējama tikai pēc Lielas Oktobra sociālistiskās revolūcijas uzvaras. Padomju Savienībā Balzaks guvis vislielāko atsaucību plašas lasītāju aprindas. Pec Vissavienības grāmatu palātas ziņām Padomju Savienībā no 1918. līdz 1961. g. publicēti 265 Balzaka darbu izdevumi 17 valodās 21 miljona 892 tūkstošu liela tirāža, tajā skaitā krievu valodā — 174 izdevumi 20 miljonu 728 tūkstošu liela tirāža.

Apskatā kritizēti dažu literatūras vēsturnieku maldīgie spriedumi, izsekota krievu kritikas uzskatu attīstība par Balzaka daiļradi un mēģināts parādīt tās lielo ieguldījumu izcilā franču reālista daiļrades pētīšanā.

T. Kotchetkova

Sur la question de l'oeuvre de Balzac en Russie

(Examen critique)

Résumé

L'aperçu bibliographique «Sur la question de l'oeuvre de Balzac en Russie» est divisé en trois chapitres: I. Balzac dans la presse russe de 1830 à 1850; II. Balzac dans la presse russe de la deuxième moitié du XlX-e au début du XX-e siècle; III. L'oeuvre de Balzac et les études balzaciennes en U.R.S.S. après la Grande Révolution Socialiste d'Octobre.

Les oeuvres de Balzac ont été traduites en russe à partir de 1831. Déjà dans les années 30 et 40 du XlX-e siècle Balzac devint très populaire en Russie. Ses oeuvres attirèrent l'attention de la critique et provoquèrent des discussions acharnées. Pourtant dans l'histoire de la littérature la question de l'appréciation de l'oeuvre de Balzac par la critique russe de cette époque, surtout par le célèbre critique V. G. Bélinski, a suscité des commentaires très contradictoires.

Au cours des années 50 et 60 l'intérêt pour Balzac diminua, mais déjà en 1861, dans l'article «Les célèbres écrivains européens devant le jugement de la critique russe», la revue de Dostoïevski «Vremïa» (Le Temps), pose de nouveau la question Balzac. Et c'est la grande revue démocratique «Otetchestven-niyie Zapiski» (Les Annales de la Patrie) qui publia à partir de 1869 plusieurs articles consacrés à Balzac. Dans les dernières décades du XlX-e et au début du XX-e siècle, en Russie, l'intérêt pour Balzac augmenta de plus en plus. La critique de cette époque, surtout l'éminent théoricien G. V. Plekhanov, a beaucoup contribué à l'appréciation de l'oeuvre du grand réaliste français. Mais les différents aspects de l'oeuvre de Balzac, dans l'ensemble des problèmes littéraires et politiques du XlX-e siècle, ne purent faire en Russie le sujet d'études approfondies qu'après la Grande Révolution Socialiste d'Octobre.

En U. R. S. S. l'oeuvre de Balzac connaît une popularité extraordinaire. Selon les données de la Vsesoiouznaïa Knijnaïa Palata (Office du livre de l'Union Soviétique) de 1918 à 1961 ont paru 265 éditions en 17 langues avec un tirage global de 21 millions 892 milles exemplaires. Parmi ces éditions, 174 en langue russe avec un tirage global de 20 millions 728 milles exemplaires.

Le présent travail est une tentative de retracer les lignes essentielles du développement des opinions émises par la critique russe sur l'oeuvre de Balzac, tout en contestant les jugements erronés. Il résume l'importante contribution de la critique russe à l'étude et à la diffusion de l'oeuvre du grand réaliste français.

___________

¹ Бальзак в России. (Историко-литературная справка). — Новый журнал иностр. лит-ры, 1899, т. 2, № 6, стр. 220—226; Алексеев М. П. Бальзак в России. (Архивная справка). — Красный архив, 1923, № 3, стр. 303—307; Мацуев Н. Бальзак на русском языке. (Библиогр. указатель). — Книга и пролет. революция, 1935, № 2, стр. 101—104; Грифцов Б. А. Русские издания Бальзака. — Книжные новости, 1936, № 6, стр. 4—6; Гроссман Л. Бальзак в России. — Лит. наследство. Т. 31/32. М., 1937, стр. 149—372; Haumant E. La culture française en Russie. (1700—1900). P., Hachette, 1910 (др. см. ниже)

² Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 12 [М], 1949, стр. 204.

³ Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960, стр. 168. См. также: Сакулин П. Н. Взгляд Пушкина на современную ему французскую литературу. — В кн.: Пушкин. Т. 5. СПб., 1911, стр. 372— 388.

⁴ Бестужев-Марлинский А. А. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. М., 1958, стр. 643.

⁵ Белинский В. Г. Литературные мечтания. (1834 г.). — Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 1. М., 1948, стр. 70.

⁶ Дневник Вильгельма Карловича Кюхельбекера. 1831—1845 гг. — Русская старина, 1884, кн. 1, янв., стр. 71, 72. См. также: Тынянов Ю. Французские отношения В. К. Кюхельбекера. 2. Декабрист и Бальзак. — Лит. наследство. Т. 33/34. М., 1939, стр. 363—378.

⁷ Александр Иванович Тургенев в его письмах. — Русская старина, 1881, т. 31, июнь, стр. 202.

⁸ Шевырев С. Парижские эскизы. Визит Бальзаку. — Москвитянин, 1841. ч. 1, стр. 362.

⁹ После № 65 «Литературной газеты» ее официальным издателем стал О. Сомов, который, возможно, и является автором вышеупомянутой заметки. Однако № 70, в котором она появилась, был еще издан Дельвигом, до смерти оставшимся фактическим издателем газеты.

¹⁰ Очерки по истории русской журналистики и критики. Т. 1. Л., 1950, стр. 356.

¹¹ Телескоп, 1831, №№ 5— 8.

¹² Трифонов Н. А. Первый переводчик Бальзака в России. — Научные доклады высшей школы. Филол. науки, 1960, № 2, стр. 99—112.

¹³ Реизов Б. Г. «Отец Горио» и «Библиотека для чтения». — В кн.: Рензов Б. Г. Бальзак. [Л.], 1960, стр. 163—172.

¹⁴ Библиотека для чтения, 1835, т. 9, стр. 93—94. (Иностранная словесность).

¹⁵ Там же, стр. 49 (VII, Смесь).

¹⁶ Гоголь Н. В. Собрание сочинений. В 6-ти т. Т. 6. М., 1950, стр. 91.

¹⁷ Белинский В. Г. Ничто о ничем, или Отчет г. издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835). — Собрание сочинений в 3-х т. Т. 1, стр. 208.

¹⁸ См. Тынянов Ю. Французские отношения В. К. Кюхельбекера, стр. 372.

¹⁹ Московский наблюдатель, 1835, ч. 2, стр. 512.

²⁰ Там же, стр. 633.

²¹ Возможно, что здесь имеется в виду какой-то эфемерный журнальчик Б. Федорова, секретаря А. И. Тургенева по департаменту Министерства народного просвещения, не учтенный библиографией. В статье «Обозрение книг, вышедших в России в 1834 году» («Журнал М-ва нар. просвещения», 1835, ч. 7) Федоров несомненно имеет в виду и Бальзака, говоря о том, что «к сожалению нельзя одобрить выбор романов и повестей, переводимых с языков иностранных... Парижские романисты отличаются игривою живостью слога, нередко блестящего, цветущего, увлекательного но испещренного странными мыслями, странными оборотами, картинами позорящими вкус, и к стыду рассудка и своего дарования щеголяют безнравственностью. Такие книги у нас не должны иметь успеха». (Стр. 379—380).

²² Остафьевский архив князей Вяземских. [Т.] 3, СПб., 1899, стр. 268—269.

²³ Красный архив, 1923, № 3, стр. 304, 305.

²⁴ Гроссман Л. Бальзак в России. — Лит. наследство. Т. 31/32. М., 1937, стр. 322.

²⁵ Ефимова З. Бальзак и русские журналы XIX века. — Художественная литература, 1935, № 9, стр. 55.

²⁶ Жикулина Л. М. Французский романтизм в русской журналистике тридцатых годов XIX в. — Учен. записки Ленинград. гос. пед. ин-та им. М. Н. Покровского, т. 4. Фак. языка и лит- ры, вып. 2, 1940, стр. 185.

²⁷ Учен. записки Саратов. гос. ун-та им. Н. Г. Чернышевского, т. 33. Вып. филологический, 1953, стр. 78—108.

²⁸ Там же, соответственно, стр. 83, 84, 95, 92.

²⁹ Там же, стр. 87.

³⁰ Stendhal. Courrier anglais. [Т.] 3. Р., 1935., р. 33.

³¹ Известия АН Латв. ССР, 1960, № 4, стр. 73 (архивный документ ЦГИА (Ленинград), ф. 777, оп. 1, ед. хр. 1121).

³² Юная французская словесность», или «неистовая школа» — так называли в России прогрессивных французских романтиков, объединившихся в 1826—1927 гг. в литературное содружество «Сенакль». К этому литературному движению, враждебному режиму Реставрации и защищавшему его реакционному романтизму, примыкали весьма разные по своим взглядам писатели, пути которых впоследствии разошлись: Гюго, Мюссе, Ж. Жанен, Дюма, Готье и др. Им сочувствовал и Бальзак, которого критика эпохи также причисляла к романтикам. (Понятие реализма как литературного направления возникло позже).

³³ Моск. телеграф, 1832, ч. 43, стр. 85—104, 211—238, 370—390. (Подпись: Н. П.).

³⁴ Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 7. М. — Л., 1949, стр. 400—411.

³⁵ Псевдоним О. И. Сенковского.

³⁶ Телескоп, 1834, ч. 21, стр. 131 — 175, 246—276, 317—335.

³⁷ Павлищев Н. Брамбеус и юная словесность. (Подпись: Н. П-щ-в): — Московский наблюдатель, 1835, ч. 2, стр. 442—465, 599—637.

³⁸ Обозрение иноязычных газет и журналов в России за 1834 год. 6. (Неверов Я.) Изящная словесность. — Журнал М-ва нар. просвещения, 1835, ч. 8, стр. 379—384.

³⁹ Герцен А. И. Собрание сочинений. В 30-ти т. Т. 4. М., 1955„ стр. 216—217.

⁴⁰ Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. Т. 2. М., 1953, стр. 158.

⁴¹ Боцяновский В. Ф. В. Г. Белинский о корифеях иностранной литературы. — Нов. журнал иностр. лит-ры, 1898, т. 2, № 5, стр. 118—126; Гроссман Л. Бальзак в России. (См. выше); Жикулина Л. М. Французский романтизм в русской журналистике тридцатых годов XIX в. (См. выше); Розанова А. А. Бальзак в оценке русской революционно-демократической критики. — Науч. записки Киев. гос. ун-та им. Шевченко, т. 10, вып. 3. Филол. сборник, 1951, стр. 249—262 (и др.).

⁴² Нечаева В. С. В. Г. Белинский. Учение в университете и работа в «Телескопе» и «Молве». 1829—1836. [Л.], 1954, стр. 214.

⁴³ Московский телеграф, 1832, ч. 47, стр. 395—401. (Иностранная литература).

⁴⁴ Тынянов Ю. Французские отношения В. К. Кюхельбекера, стр. 373.

⁴⁵ Сакулин П. Взгляд Пушкина на современную ему французскую литературу, стр. 388.

⁴⁶ Шевырев С. П. Парижские эскизы. Визит Бальзаку, стр. 361, 362.

⁴⁷ Михайлов М. Л. Сочинения. Т. 3. М., 1958, стр. 10.

⁴⁸ Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений. Т. 3. М., 1947, стр. 369—386.

⁴⁹ Кавтарадзе М. С. Революционно-демократический журнал «Современник» (1847—1866 гг.) о французской литературе середины XIX века. Дисс. на соискание учен. степени канд. филолог, наук. М., 1956, стр. 223.

⁵⁰ Достоевский Ф. М. Письма. Т. 1. М.-Л., 1928, стр. 47.

⁵¹ Там же, стр. 132.

⁵² Григорович Д. В. Литературные воспоминания. [М.] 1961, стр. 87.

⁵³ Достоевский, Ф. М. Письма. Т. 1, стр. 69.

⁵⁴ Поспелов Г. Н. Eugénie Grandet Бальзака в переволе Ф. М. Достоевского. — Учен. записки Института языка и лит-ры, т. 2. М., РАНИОН, 1928, стр. 103—136.

⁵⁵ Ефимова З. Бальзак и русские журналы XIX века, стр. 53.

⁵⁶ Гроссман Л. Творчество Достоевского, М., 1928, стр. 85, 104.

⁵⁷ Кирпотин В. Я. Ф. М. Достоевский, М., 1960, стр. 137—156.

⁵⁸ Там же, соответственно, стр. 138, 150—151, 154.

⁵⁹ Гроссман Л. Творчество Достоевского, стр. 82.

⁶⁰ Там же, стр. 87.

⁶¹ Маркс К. Капитал. Т. 3. [М.], 1950, стр. 43.

⁶² См.: Чичерин А. В. Поэтический строй языка в романах Достоевского. — В кн.: Творчество Ф. М. Достоевского. М., 1959, стр. 443.

⁶³ [Григорьев Ап.] Знаменитые европейские писатели перед судом русской критики. — Время, 1861, т. 2, стр. 58—59.

⁶⁴ Творчество Ф. М. Достоевского, М., 1959, стр. 414.

⁶⁵ Там же, стр. 358.

⁶⁶ Кирпотин В. Я. Ф. М. Достоевский, стр. 140.

⁶⁷ Тур Евгения. Нравоописательный роман во Франции. (Madame Bovary, moeurs de province, par Gustave Flaubert). — Рус. вестник, 1857, т. 10, стр. 282. (Заметим, что реакционный журнал отнесся к «дерзкому перу» автора «Госпожи Бовари» с нескрываемой иронией и осуждением).

⁶⁸ Денегри А. [Мечников Л. И.] Бальзак и его школа. — Дело, 1870, № 8.

⁶⁹ «Золотой век впереди, а не позади нас, сударь».

⁷⁰ Тургенев И. С. Собрание сочинений. В 12-ти т. т. 11. М., 1956, стр. 388, 389.

⁷¹ Там же, стр. 345. (Предисловие к роману М. Дюкана «Утраченные силы»).

⁷² Золя Эмиль. Полное собрание сочинений. Т. 46. Киев, 1904, стр. 54.

⁷³ Тэн. Критические опыты, перевод под редакцией В. Чуйко. СПб., 1860 г. (ошибочно, год издания — 1869. — Т. К). — Отечественные записки, 1869, т. 186, стр. 58—64. (Новые книги).

⁷⁴ Отечественные записки, 1876, № 6, стр. 330—357.

⁷⁵ А. В. Дружинин опубликовал в «Современнике» (1850, №№ 9, 10) статью о романе Бальзака «Один из тринадцати».

⁷⁶ Красносельский А. Опыт генеалогии современного псевдо-реалисти-ческого романа. — Отечественные записки, 1883, № 5, стр. 92—120; № 6, стр. 355—382.

⁷⁷ Очерк Г. Брандеса «Оноре де-Бальзак» был опубликован в журнале «Слово», 1881, апрель.

⁷⁸ Sanine Kyra. Les Annales de la Patrie et la diffusion de la pensée française en Russie (1868—1884). Paris, Institut d'estudes slaves de l'Université de Paris, 1955.

⁷⁹ Салтыков-Щедрин М. Е. За рубежом. — Полное собрание сочинений. Т. 14. Л., 1936, стр. 199.

⁸⁰ Признание литературных отцов. Théophile Gautier. 1) Portraits contemporains ... (Подпись: Д-ев) — (П. Д. Боборыкин). — Вестник Европы, 1875, т. 1. кн. 1, стр. 533—547.

⁸¹ Вестник Европы, 1877, т. 1, кн. 1, стр. 257—296,

⁸² Вестник Европы, 1879, т. 5. кн. 10, стр. 845—879.

⁸³ [Михайловский Н. К.] Отчего погибли мечты? — Северный вестник. 1887, № 10, стр. 124— 142. (Дневник читателя). Подпись: Н. М. — То же, в кн.: Михайловский Н. К. Полное собрание сочинений, Т. 6. СПб., 1909, стб.. 494—513.

⁸⁴ Памяти В. Г. Белинского. М., 1899, стр. 449—485.

⁸⁵ Горький М. Лев Толстой. — Собрание сочинений. Т. 14. М., 1951, стр. 295.

⁸⁶ Горький М. [О Бальзаке]. — Собрание сочинений. Т. 24. М., 1953, стр. 140.

⁸⁷ См. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. (Юбилейное изд.), т. 47, стр. 50, 52, 53, 115, 121, 122—123, 204; т. 83, стр. 332; т. 85, стр. 286.

⁸⁸ Там же, т. 47, стр. 204.

⁸⁹ Горький М. Собрание сочинений. Т. 30. М., 1955, стр. 93.

⁹⁰ Лит. наследство, Т. 61. М., 1953, стр. 426.

⁹¹ Мопассан Ги де. Эволюция романа в XIX веке. — Полное собрание сочинений. Т. 11. М., 1958, стр. 356.

⁹² Плеханов Г. В. Избранные философские произведения. Т. 1. М., 1956, стр. 684.

⁹³ Плеханов Г. В. Литература и эстетика. Т. 2. М., 1958, стр. 598—599.

⁹⁴ Там же, стр. 437.

⁹⁵ История русской критики. Т. 2. М.-Л., 1958. стр. 525.

⁹⁶ Коган П. С. Очерки по истории западноевропейских литератур. Т. 2. Изд. 2-е, испр. и дополн. [М., 1908], стр. 166— 202.

⁹⁷ История западной литературы. (1800—1910). Под ред. проф. Ф. Д. Батюшкова. Т. 2. М., [1913], стр. 371—385.

⁹⁸ Реизов Б. Г. «Лилия в долине» и ее судьба в России. — В кн.: Реизов Б. Г. Бальзак. [Л]. 1960, стр. 252—325.

⁹⁹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. (Юбилейное изд.), т. 85, стр. 286.

¹⁰⁰ Грифцов Б. А. Русские издания Бальзака. — Книжные новости, 1936, № 6, стр. 5.

¹⁰¹ Горький М. О литературе. М., 1955, стр. 125—127.

¹⁰² Лит. наследство. Т. 33/34. М, 1939, стр. 824—826.

¹⁰³ Бальзак О. Неведомый шедевр. М., 1918. стр. 5, 9.

¹⁰⁴ Издательство «Всемирная литература». Каталог... Вступит, статья М. Горького. Пб., 1919.

¹⁰⁵ Горький М. Собрание сочинений. Т. 30. М., 1955, стр. 211.

¹⁰⁶ Вопросам перевода Бальзака посвящена статья М. Столярова «Искусство перевода художественной прозы». (Лит. критик, 1939, № 5—6, стр. 242—254).

¹⁰⁷ Русские писатели о литературном труде. Т. 4. Л., 1956. стр. 30.

¹⁰⁸ Бедный Демьян. Собрание сочинений. Т. 4. М., 1954, стр. 28.

¹⁰⁹ Толстой А. Н. Собрание сочинений. Т. 10. М., 1961, стр. 252.

¹¹⁰ Луначарский А. В. История западноевропейской литературы в ее главнейших моментах. Ч. 2. М., 1924, стр. 168—172.

¹¹¹ См. также: Маркс К. и Энгельс Ф. Об искусстве. Т. 1. М., 1957, стр. 11—12.

¹¹² Гриб В. Р. Избранные работы. М., 1956, стр. 153—209.

¹¹³ См.: Гриб. В. Р. Избранные работы. М., 1956, стр. 210—274. Библиография, стр. 414— 415.

¹¹⁴ Четунова Н. Мировоззрение Бальзака. — В кн.: Четунова Н. В спорах о прекрасном. М., 1960, стр. 267—331.

¹¹⁵ Литературный критик, 1933, № 7, стр. 53.

¹¹⁶ Грифцов Б. А. Как работал Бальзак. М., «Сов. писатель», 1937; 2-е изд.: М., Гослитиздат, 1958 [с некоторыми сокращениями и дополненное статьями Б. А. Грифцова].

¹¹⁷ Там же, 2-е изд. М., 1958, стр. 182—297. (Статьи: «Евгения Гранде», «Отец Горио», «Утраченные иллюзии», «Крестьяне»).

¹¹⁸ Гербстман А. Театр Бальзака. Предисл. Конст. Державина. Л.-М., «Искусство», 1938.

¹¹⁹ Реизов Б. Г. Творчество Бальзака. Л., «Худож. лит-ра», 1939.

¹²⁰ Фадеев А. А. О книге Б. Г. Реизова «Творчество Бальзака». (1945).— В кн.: Фадеев А. А. За тридцать лет. М., 1959, стр. 867—874.

¹²¹ Реизов Б. Г. Спорные вопросы бальзаковедения. — Звезда, 1941, №3, стр. 160—173 (и др.).

¹²² Реизов Б. Г. Бальзак. [Л.], 1960, стр. 3—27.

¹²³ Учен. записки Ленингр. гос. пед. ин-та им. Герцена, т. 48, 1946 (на обл. 1947), стр. 101 — 148; т. 67, 1948, стр. 96—101.

¹²⁴ Пузиков А. Оноре Бальзак, Критико-биогр. очерк. М., Гослитиздат, 1950 (2-е изд. 1955); Елизарова М. Бальзак. Очерк творчества. М., Гослитиздат, 1951; Муравьева Н. И. Бальзак. М., Учпедгиз, 1952 (2-е изд. 1958). О книгах см. рецензию: Анисимова К. За глубокое изучение творчества Бальзака. — Звезда, 1953, № 1, стр. 184—187.

¹²⁵ См.: Мацуев Н. Художественная литература русская и переводная. 1938—1953 гг. Т. 2. М., 1959, стр. 26—27.

¹²⁶ См. статью Н. Дороговой «История французской литературы в научных изданиях периферийных вузов». — Вопросы лит-ры, 1962, № 2, стр. 209—218.

¹²⁷ Горький М. О литературе. М., 1953, стр. 127.

¹²⁸ Учен. записки Ин-та мировой литературы им. А. М. Горького, т. 1, 1952, стр. 325— 348.

¹²⁹ Вестник Московского ун-та, серия VII. Филология, журналистика, 1960, № 6, стр. 38— 39.

¹³⁰ Учен. записки Московского гос. пед. ин-та им. В. И. Ленина, т. 86. Каф. зарубежной лит-ры, вып. 2, 1954, стр. 19—56.

¹³¹ Учен. записки Ин-та мировой лит-ры им. А. М. Горького, т. 2. 1956, стр. 81 — 129.

¹³² Обломиевский Д. Д. Основные этапы творческого пути Бальзака. Т. 1—2. Дисс. на соискание учен. степени д-ра филол. наук. [М., Ин-т. мировой литературы им. А. М. Горького, б. г.].

¹³³ Известия Воронежского гос. пед. ин-та, т. 21. Каф. русской и зарубежной лит-ры, 1956, стр. 177—194.

¹³⁴ Ученые записки Карельского пед. ин-та, т. 5, 1957, стр. 26—43.

¹³⁵ Реизов Б. Г. Французский исторический роман в эпоху романтизма. Л., 1958, стр. 261—349. См. также: Реизов Б. Г. Проблемы исторического романа у Бальзака. («Шуаны»). — Учен. записки Лечингр. гос. ун-та. Серия филол. наук, вып. 13, 1948, стр. 360—392.

¹³⁶ Напр.: Петелин Г. С. Исторические романы Бальзака «Шуаны» и «Темное дело». — Учен. записки Ростов.-на-Дону гос. ун-та, т. 64. Труды историко-филол. фак., серия филол., вып. 5, 1957, стр. 79—117; Тонышева И. О романтическом и реалистическом в историческом романе Бальзака «Шуаны». — Труды Узбекского гос. ун-та им. Алишера Навои. Новая серия, вып. 97. Вопросы теории литературы и художественного мастерства, 1959, стр. 105—126 (и др.).

¹³⁷ Вестник Московского ун-та, 1957, № 1, стр. 141 —159.

¹³⁸ См.: Бальзак О. Нынешнее состояние французской литературы. — Московский телеграф, 1833, ч. 52, стр. 164.

¹³⁹ Из истории эстетической мысли Нового времени. М., 1959, стр. 119—145.

¹⁴⁰ Раскин Б. Л. Философские повести Бальзака. Автореферат дисс. иа соискание учен. степени канд. филол. наук. Л., 1955. (Ленингр. гос. ун-т им. А. А. Жданова); — Философская повесть Бальзака «Эликсир долголетия» — Труды Ленингр. библиотечного ин-та им. Н. К. Крупской, т. 2, 1957, стр. 177—189 (и др.)

¹⁴¹ Резник Р. А. Философские повести Бальзака «Эликсир долголетия» и «Прощенный Мельмот». — Учен. записки Саратов. гос. пед. ин-та, вып. 21. Каф. русской и зарубежн. лит-ры, 1957, стр. 201—241; — Философская повесть Бальзака «Неведомый шедевр». — Учен. записки Саратов. гос. ун-та им. Н. Г. Чернышевского, т. 56. Вып. филол., 1957, стр. 110—150; — О единстве «Философских этюдов» Бальзака. — Там же, т. 67, 1959, стр. 179—202; — Философские взгляды Бальзака. — Вопросы литературы, 1961, № 7, стр. 120—137.

¹⁴² См.: Матвеева Н. Г. Синонимика наименований действующих лиц у Бальзака. — Учен. записки Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1959, т. 212. Вопросы грамматики и лексики французского языка, стр. 161— 176; Радугина Т. Н. Лексико-стилистические средства, использованные Бальзаком при построении речи Гранде, Гобсека и отца Горио, — Учен. записки 1-го Московского пед. ин-та иностр. яз., т. 23, 1959 (обл.: 1960), стр. 361—376; Седов В. Ф. Разговорная лексика и фразеология в языке драматургии Бальзака. — Учен. записки Ленингр. гос. ун-та, 1959, № 253. Серия филол. наук, вып. 45. Вопросы лексикологии, стилистики и сопоставительного изучения языков, стр. 174—190 (и др.).

¹⁴³ Проблемы реализма и художественной правды. Вып. 1. [Львов], 1961, стр. 130—138.

¹⁴⁴ См.: Раскин Б. Л. и Таманцев Н. А. Борьба за наследие Бальзака. (Бальзаковские годовщины в СССР и за рубежом). — Вестник Ленингр. ун-та, 1951, № 3, стр. 20—41; Анисимов И. Война реакционной критики против классического наследства. — В кн.: Анисимов И. Классическое наследство и современность. М., 1960, стр. 256—321 (и др.).

¹⁴⁵ Резник Р. Новые французские работы о Бальзаке. — Вопросы литературы, 1960, № 1, стр. 231—243; Самарин Р. Новое бальзаковедческое издание. — Вопросы литературы 1961, № 2, стр. 190—193; Виппер Ю. Новый номер «Бальзаковедческого ежегодника». — Вопросы литературы, 1962, № 6, стр. 221—225.

¹⁴⁶ Достижения советского бальзаковедения кратко обобщены и в предисловии к недавно изданной монографии Д. Д. Обломиевского «Бальзак» (М., Гослитиздат, 1961), в основу которой легла упомянутая выше докторская диссертация автора.