II. Чивитавеккья и Донато Буччи

В марте 1831 года, находясь в Триесте, Стендаль узнал о своем назначении на пост французского консула в Чивитавеккье вместо смещенного барона де Во, сторонника Бурбонов. В Италии в это время было очень неспокойно. Июльская революция 1830 года во Франции не только свергла режим Реставрации; она вызвала также брожение и ряд восстаний в Италии. В начале февраля 1831 года восстала Модена. Ее правитель, Франческо IV, призвал на помощь австрийские войска из оккупированной Австрией северной Италии, и восстание было подавлено. То же самое сделал и папа Григорий XVI, когда волнения начались в Папской области.

Как раз в то время, когда Стендаль должен был направиться в Рим, чтобы представиться своему непосредственному начальнику, французскому посланнику Сент-Олеру, повстанцы Папской области вели бои против австрийских войск. «Увы! Сударь, — восклицает Стендаль в письме к Адольфу де Маресту, — как проехать через повстанцев Витербо и окрестностей Чивита-Кастелланы? Как пробираются от Болоньи до Флоренции?» И в том же письме: «[...] Все дороги ведут в Рим; но разбойники, милостивый государь? Они способны броситься ему [т. е. Стендалю. — Т. М.] на шею и сказать: мы вас любим. А напыщенному глупцу г-ну Режиму^A такой довод может не понравиться. Этот дурак, должно быть, сейчас в собачьем настроении [...]».²¹ Французское правительство совсем не было заинтересовано в революции в Италии, а тем более в том, чтобы под этим предлогом вся страна была оккупирована Австрией — давнишней соперницей Франции на Апеннинском полуострове.

Добравшись в начале апреля в дилижансе до Флоренции, Стендаль остановился на несколько дней в этом городе. Однако на сей раз не для того, чтобы посетить музеи, но для того, чтобы написать министру иностранных дел Франции, графу Себастьяни, одну за другой четыре пространные депеши о положении в Италии. Правда, Стендаль не без основания сомневался: нужно ли кому-нибудь такое проявление излишнего рвения со стороны консула, которому положено заниматься лишь делами своего округа, в данном случае — Чивитавеккьи.

Если Стендаль впервые позволил себе представить министру свои впечатления и соображения о делах в Италии, то это не было в последний раз. Его дипломатическая переписка, в том числе материалы, обнаруженные в наши дни в архивах министерства иностранных дел Франции, убедительно доказывают, что Стендаль не раз увлекался и направлял в министерство отчеты о политическом и экономическом положении в Папской области и вообще об итальянских делах, которые делали бы честь французскому посланнику, но отнюдь не повышали авторитет консула Бейля в глазах чиновников, опасавшихся умных подчиненных.

Стендаль был так хорошо осведомлен о положении дел в Италии и о состоянии умов, потому что он общался с населением и интересовался умонастроением людей. Он не принадлежал к тем дипломатам, о которых он сказал в письме к Маресту (26 апреля 1831 года): «Несчастье наших уполномоченных в том, что они живут изолированно. Они видят лишь людей из очень хорошего общества, следовательно чахлых».²²

Стендаль считал, что представители высшего общества лишены той энергии, той силы желаний и чувств, которые отличают людей бедных, вынужденных бороться за свое место под солнцем. Эти-то страстные и активные характеры из народной среды больше всего интересовали писателя, хотя в личной жизни он предпочитал людей утонченных, владеющих искусством остроумной и приятной беседы.

Депеши Стендаля из Флоренции произвели весьма неблагоприятное впечатление в министерстве иностранных дел. Это стало известно приятельнице Стендаля Софи Дювосель — падчерице знаменитого французского ученого-натуралиста Жоржа Кювье, в салоне которого писатель часто бывал в 20-х годах. Предостерегая его, умная Софи писала (8 мая 1831 года): «Ради всего святого, будьте благоразумны и не говорите о делах Флоренции, куда вы не должны совать свой нос. Удовлетворитесь сообщениями о том, сколько судов приходят в Чивитавеккью и сколько парусников ее покидают, а там — была не была! Будете ли вы всегда неисправимы?»²³

17 апреля 1831 года Стендаль прибыл в Чивитавеккью — маленький городок на побережье Тиреннского моря и важный для папского государства морской порт. В то время там было около семи с половиной тысяч жителей, главным образом бедняков: рыбаков, мелких торговцев, а также каторжников, работавших на арсенале; их было немало, и лязг их цепей был слышен на расстоянии. Стендалю они казались единственными поэтическими существами в этом унылом городке, но с ними он, конечно, не общался.

Древний порт Чивитавеккья (Centum-Cellae) был создан в начале второго века нашей эры императором Траяном для обеспечения Рима надежным портом. Так как городок часто подвергался нападениям разбойников и пиратов, порт был защищен в эпоху Возрождения мощными укреплениями, начатыми знаменитым архитектором Браманте и законченными по чертежам Микеланджело. Вокруг города другой известный архитектор эпохи, Антонио да Сангалло, воздвиг зигзагами внушительную зубчатую стену. Однако несмотря на это, набеги продолжались, и разбойники появлялись даже во времена Стендаля. Один из немногих друзей его в Чивитавеккье, ученый-археолог Пьетро Манци, когда-то был схвачен турецкими пиратами и отправлен в Северную Африку в качестве раба. Его семье пришлось заплатить выкуп, чтобы вызволить его.

Стендаль поселился в скромном доме на маленькой квадратной площади Камп Орсино, с которой крутая лестница спускалась к порту. Доступ к ней охранялся патрулем. Из окон Стендалю видно было море, приход кораблей: «У меня комната с чудесным видом и изумительным воздухом, — сообщил он одному из своих лучших друзей в Париже, Доменико Фьоре^B. — Я бросаю в море веточки великолепного винограда, который нам привозят с острова Джильо, в двадцати лье отсюда. Я вижу его из окна. Красивый мол и обе башни, защищающие вход в гавань, построены Траяном».²⁴

Однако скоро этот вид основательно надоел Стендалю, который чувствовал себя в Чивитавеккье словно в «дыре». В письмах к своим друзьям он с горечью вспоминает о том, что мечтал жить «одним прекрасным», но вместо этого вынужден заниматься делами, которые наводят на него скуку и отупляют ум. И это потому, что он оказался без средств к существованию. Эти письма раскрывают душевное состояние писателя, его тоску по людям, с которыми он смог бы найти общий язык. «Вы не можете себе представить дикое варварство этого города, — писал он Маресту 13 июля 1834 года. — Пароходы прибывают в полдень. Я всегда у своего окна [...]. Я не закрываю дверь ни для кого, как вы хорошо понимаете, но видя эту мерзкую местность, прибывающие берут дилижанс и удирают в Рим».²⁵

То же самое делал, между прочим, и сам Стендаль, когда дела позволяли. Обязанности консула, связанные главным образом с прибытием и отправлением пассажиров и грузов из Марселя и обратно, с бесконечными передрягами с папскими чиновниками, не могли, естественно, удовлетворять Стендаля, хотя эта работа не отнимала у него слишком много времени^C. Поэтому он часто поручал ее своему помощнику, Лизимаку Тавернье, хотя у него сложились с помощником прескверные отношения: «черная душа» Лизимак шпионил за консулом и всячески использовал то обстоятельство, что Анри Бейль много времени проводил в Риме, чтобы очернить его в глазах начальства.

«Сколько людей с холодным характером [...] были бы счастливы или, по крайней мере, спокойны и довольны, оказавшись на моем месте! Но моя душа — это пламя: она мучится, если не имеет возможности пылать. Мне нужно три или четыре кубических фута новых мыслей в день, так же как пароходу нужен уголь», — поделился Стендаль с Доменико Фьоре 1 ноября 1834 года.²⁷

Через полгода, в письме к Фьоре же под эпиграфом «скучен, как чума», Стендаль сообщал: «Я до того отупел от скуки, что ничего не хочу, я в полном мраке; вы поймете крайний предел моего маразма, если я признаюсь вам, что читаю объявления в «Quotidienne»! Ах! Почему у меня нет хижины или полутора тысяч франков на улице Сен-Рок? Конечно, мне хорошо, но я подыхаю от скуки. Писать роман на чердаке — вот настоящее ремесло для такого животного, как я, потому что я предпочитаю счастье писать всякие сумасбродства удовольствию носить шитый мундир ценою в восемьсот франков. Я езжу в Рим, когда захочу, но все же я должностное лицо и обязан находиться на своем посту. А что мне там делать? Я здесь с каждым днем тупею. У меня нет никого, с кем бы я смог поупражняться в той игре в волан, которая называется остроумной беседой. Я опустился до такой степени, что лишь только я пытаюсь вылепить правдоподобный характер, начинаю писать черт знает что. При том мерзком отсутствии мыслей, в котором я сейчас прозябаю, я в сотый раз пережевываю одни и те же замыслы».²⁸

Стендаль работал в это время над романом «Люсьен Левен». Он начал это произведение в 1834 году и без конца его переделывал. Рукопись этого незаконченного романа сохранилась и находится в муниципальной библиотеке в Гренобле. Это пять больших фолиантов с огромным количеством перечеркнутых и переделанных мест и вариантов, которые до сих пор не опубликованы полностью, хотя представляют для исследователей исключительный интерес. Почерк Стендаля стал к тому времени столь неразборчивым, что прочтение неопубликованного потребует еще очень много времени.

Существуют различные предположения относительно того, почему этот роман — один из шедевров Стендаля, в котором он описывает Францию после Июльской революции, — так и остался незавершенным. Думается, что одной из главных причин было душевное состояние автора. Французский литературовед Жан Прево очень удачно заметил, что у Стендаля «искусство писать, искусство жить, искусство мыслить сливаются в единый творческий процесс».²⁹ Стендаль писал, как и мыслил: стремительно, беспрестанно исследуя собственное сердце. В Чивитавеккье, да и в Риме, куда он часто и надолго отлучался, ничто не способствовало тому, чтобы творческий процесс — этот огонь мыслей, чувств, воспоминаний — пылал с неослабевающей силой. Пламя в конце концов затухало, и произведение оставалось незаконченным.

Это относится не только к роману «Люсьен Левен», но и к автобиографической книге «Воспоминания эготиста»^D, над которой Стендаль работал в 1832 году. Другое автобиографическое произведение, «Жизнь Анри Брюлара», начатое в 1835 году, было прервано известием о продолжительном отпуске. Стендаль отметил на полях этой рукописи: «1836 год, 26 марта, извещение об отпуске в Лютецию^E. Воображение улетает в другом направлении. Это прервало работу».³⁰

Рукописи Стендаля пестреют замечаниями на полях о том, в каких условиях ему приходилось работать: «Волчий холод у самого камина», «Холодно; левое бедро замерзло», «Дьявольский холод», «Перестаю из-за недостатка света» и т. п. В одной из заметок на полях рукописи «Жизнь Анри Брюлара» Стендаль объясняет, почему даже Рим ему «тягостен»: «Потому что у меня нет общества по вечерам, чтобы отвлекать меня от утренних мыслей. Когда в Париже я писал какое-нибудь произведение, я работал до одурения, до того, что не имел сил двигаться. Однако когда било шесть, нужно было отправиться обедать, чтобы не беспокоить лакеев в ресторане ради обеда в 3 франка 50 сантимов, а это нередко со мной случалось, и я краснел от этого». Пообедав, писатель отправлялся в какой-нибудь знакомый салон, где остроумная беседа отвлекала его до такой степени, что он совершенно забывал о том, чем занимался утром. Таким образом он отдыхал от своей работы и возвращался к ней с новыми силами. В Риме же этого ему не хватало, и вместо того чтобы утром приниматься за работу свежим и отдохнувшим, он «совершенно разбит». «[...] Через четыре или пять дней такой жизни мне надоедает моя работа, я окончательно убил заключенные в ней мысли тем, что слишком упорно о них думал [...]. Вот что вместе с полным отсутствием хорошей музыки не нравится мне в Риме».³¹

Женевский художник по эмали Абрахам Константен, с которым Стендаль познакомился в Париже и встречался в салоне художника Жерара, рассказал о том, как они проводили вместе вечера в Риме, где они, сдружившись, снимали некоторое время одну просторную квартиру: «[...] Наша жизнь как нельзя более монотонна, так как мы не можем больше помышлять о прогулках по окрестностям, которые составляют все очарование этого края. Мы ежедневно обедаем с Бейлем в остерии [...]. Это самый приятный момент дня. Мы его растягиваем довольно часто до десяти часов [...]. Оттуда мы отправляемся в какое-нибудь кафе, чтобы подышать тем немногим воздухом, который имеется на улицах Рима. Затем мы возвращаемся домой [...]».³²

Не намного приятнее, чем в эти знойные летние вечера, Стендаль проводил время, посещая своих римских друзей, графов Чини и других. Судя по записям на полях его книг, писатель завтракал 22 февраля 1835 года в ледяном салоне Чини «с двумя князьями, одним герцогом и одним графом» и в результате получил жесточайший насморк... 14 апреля того же года он «погибал со скуки у самой красивой, самой молодой, самой богатой, самой благожелательной» к нему римлянки.³³

Не удивительно, что Стендаль скучал по Парижу, тем более, что насыщенный болотными испарениями воздух Рима и его окрестностей отрицательно сказывался на его уже пошатнувшемся здоровье. (Папское правительство заботилось о собственном обогащении, а не об осушении болот и улучшении условий жизни населения. Стендаль написал об этом очень острую статью — «Рим и папа в 1832 году», которая была анонимно опубликована в том же году сначала в английском журнале, а затем и во французской и русской печати^F).

Книга «Жизнь Анри Брюлара», которую Стендаль писал в Риме и в Чивитавеккье, обрывается на высокой ноте — воспоминанием о Милане, о «периоде безумного и полного счастья», какими казались стареющему писателю дни его юности, проведенные в этом городе. Воспоминание о Милане 1800 года невольно сливается с более поздним периодом — в образе Милана для Стендаля сосредоточено все самое прекрасное, пережитое им: мечты и надежды юности, наслаждение музыкой и театром, восторги и муки любви... При мысли о Милане одинокий и стареющий писатель так волнуется, что его «рука не в состоянии писать», и он вынужден отложить рассказ до другого дня. Но глава о Милане так и осталась неоконченной.

Мы уже упомянули о том, что работа над книгой «Жизнь Анри Брюлара» была прервана известием об отпуске. Но смог бы Стендаль вообще закончить эту книгу в Чивитавеккье или даже в Риме? Думается, что нет. Для того, чтобы передать свои самые сокровенные чувства и мечты, связанные с прекраснейшими годами его жизни, писателю очевидно нужны были не только другие условия работы, иная духовная атмосфера и известное расстояние от той страны, о которой он собирался рассказать, но и другая форма повествования. По той же самой причине, по которой он не смог проанализировать свои самые сильные переживания — любовь к Метильде — иначе, как в форме психологического трактата «О любви» (1821), где сам Стендаль скрыт под вымышленными именами (Лизио Висконти и др.), он по всей вероятности не смог бы продолжить рассказ о Милане в слишком личной форме автобиографического произведения. От того все вновь и вновь повторяющиеся вопросы: «Как поступить? Как описать безумное счастье? [...]. Как описать чрезмерное счастье, которое доставляло мне все, что я видел? Для меня это невозможно. Мне остается лишь вкратце набросать содержание, чтобы не совсем прервать рассказ».³⁵

И все же рассказ был прерван и продолжен уже в другой форме вдали от Чивитавеккьи, в Париже, куда писатель приехал в отпуск, затянувшийся до середины 1839 года. В конце 1838 года он в едином порыве, за пятьдесят два дня создал свою самую прекрасную книгу об Италии — роман «Пармская обитель». В это великое произведение, подлинный венец его творчества, Стендаль вложил все: весь жар своей души, всю свою проницательность, все свое мастерство психолога — знатока человеческого сердца, весь свой жизненный опыт, всю свою ненависть к деспотизму, все свое сочувствие угнетенным и всю свою любовь к стране, в которой он познал самые страстные и возвышенные чувства. Эта книга является «синтезом всех итальянских впечатлений» Стендаля, как отметил Жан Прево.

Но вернемся к Чивитавеккье, где писатель «подыхал со скуки», и где окончательную неудачу потерпели его попытки устроить свою личную жизнь. Последняя страстная любовь Стендаля, его чувства и надежды, связанные с молодой итальянкой из Сиены — Джулией Риньери, с которой писатель познакомился в 1827 году в Париже, потерпели жестокий удар: в апреле 1833 года Джулия сообщила Стендалю, что она выходит замуж за другого.

К счастью, писатель не был совсем одинок в те дни, когда он отвечал на письмо Джулии и страдал от нанесенной ему раны. В это время в Риме находился старый знакомый Стендаля по парижским салонам, друг Пушкина, Александр Иванович Тургенев, с которым французский писатель часто встречался и в Италии. 21 апреля 1833 года Стендаль провел с Тургеневым целый день, показывая ему Тиволи, в окрестностях Рима. На следующий день Александр Иванович подробно рассказал о своей прогулке и беседе со Стендалем в письме к своему другу, поэту Петру Андреевичу Вяземскому, с которым позже познакомился и Стендаль, когда Вяземский приехал 3 Рим.

Еще в декабре 1832 года Александр Тургенев так отозвался о Стендале в письме к Вяземскому: «[...] Три утра (до 5 часов пополудни) объезжал я Рим и окрестности с Белем (Стендалем, автором des promenades dans Rome^G), коего знавал я в Париже и встретил в Сполето и во Флор[енции]. Этот умный француз интереснее и остроумнее всех Cicerone^H и знает Рим древний и нынешний, и мыслит со мною вслух. Ему я обязан самыми верными Ansichten^I Рима и его внутреннего положения и внешней политики. Его здесь не любят за правду и за красное словцо, коим он ее украшает, но в главном, по моему мнению, он прав».³⁶

Здесь очень хорошо отмечена, кроме всего прочего, манера Стендаля беседовать: он «мыслил» со своим спутником «вслух». Она отразилась и в стиле его книги «Прогулки по Риму», которая тоже является своеобразной беседой с читателем на тему — древний и современный Рим, с множеством вставных анекдотов-новелл, рисующих нравы, с различными отступлениями, как это бывает в непринужденной беседе. Не случайно эта книга пользовалась большой популярностью среди путешественников, посещавших Италию, и ее можно было найти и в домашних библиотеках русской просвещенной знати.

После той памятной прогулки со Стендалем в Тиволи, 21 апреля 1833 года, которая, может быть, немного отвлекла писателя от грустных мыслей, Тургенев отправился в Чивитавеккью, куда на пароходе должен был прибыть его старый друг, Василий Андреевич Жуковский. Стендаль, как рассказал Тургенев, дал ему «горацианское письмо» к Лизимаку Тавернье: «Предложите моему другу мои книги и мое вино», прося его также познакомить Тургенева с местными знатоками этрусских древностей — Донато Буччи и Пьетро Манци.

Что же касается Донато Буччи, который стал профессиональным антикваром в 1832 году не без влияния французского писателя, то последний рекомендовал его всем своим друзьям и знакомым, прибывавшим в Чивитавеккью по пути в Рим. Стендаль рекламировал также «единственного в своем роде антиквара в Италии» во французской печати. Сам Стендаль впервые услышал о Буччи от Абрахама Константена, которого он встретил во Флоренции, направляясь из Триеста в Рим. Узнав, что Бейль назначен консулом в Чивитавеккью, Константен посоветовал ему познакомиться с Донато Буччи и тут же написал для него соответствующее письмо.

Буччи был на пятнадцать лет моложе Стендаля и работал в то время агентом торгового дома, но уже страстно увлекался раскопками этрусских древностей. Его семья происходила из Умбрии — родины великого Рафаэля. Один из его предков, строительных дел мастер — maestro Butius или Buccio — неоднократно упоминается в надписях, высеченных на порталах церквей в конце XV — первой трети XVI века. Донато Буччи был человеком очень уважаемым, и не только в Чивитавеккье. Его антикварную лавку, находившуюся на площади св. Франциска, в двух шагах от площади Камп-Орсино, посещали все археологи, прибывавшие пароходом в Чивитавеккью, чтобы направиться в Рим или в Корнето (Тарквиния) на раскопки этрусских захоронений. В лавку Буччи, витрина которой была украшена гравюрами с видами древнего порта Чивитавеккьи, ученые и любители заходили не только для того, чтобы что-то купить (Буччи продавал очень ценные этрусские вазы по умеренным ценам, и амфора из его лавки украшает Британский музей), но также для того, чтобы побеседовать с этим добрейшим человеком и отличным знатоком этрусских древностей.

Стендаль тоже очень интересовался этрусками — могущественным племенем древней Италии, к середине VI века до н. э. населявшем обширную территорию от Падуи до Нолы (Южная Италия). Этруски занимали и занимают по сей день воображение многих исследователей и любителей древней истории. Над этрусскими надписями сегодня еще бьются ученые, стремясь расшифровать этот загадочный язык, не похожий ни на какой другой. От когда-то процветавших городов-государств этрусков ничего не осталось. Если верить древнегреческому писателю и философу Плутарху, то это было «восемнадцать красивых и больших городов, для жизни великолепно приспособленных». О быте и культуре этого племени рассказывают некрополи — города мертвых. Одно из самых богатых и крупных захоронений было обнаружено патером Алессандро Реголини и генералом Винченцо Галасси в середине 30-х годов XIX века, — в тот период, когда Стендаль тоже увлекался раскопками этрусских гробниц.

Вместе с Донато Буччи и Пьетро Манци он неоднократно посещал этрусские захоронения в Корнето, в двух милях от Чивитавеккьи. Об одном таком посещении писатель подробно рассказал, сопровождая свои объяснения рисунками, в письме к Софи Дювосель (28 октября 1834 года). Этой теме он посвятил также статью «Гробницы Корнето», опубликованную посмертно. «Этруски, — писал Стендаль, — [...] оставили далеко позади другие народы [...]. Они обладали большим секретом соединения полезного с приятным». Вместе с Буччи и Манци, писатель, чувствуя себя «чертовски антикваром», отправился в марте 1835 года в трехдневную экскурсию в Канино, в пяти-шести милях от Корнето, в самом центре древней Этрурии. Во время реставрации античного дворца Фарнезе в Канино, принадлежавшего брату Наполеона, Люсьену Бонапарту, были обнаружены статуя и другие древние предметы, интересовавшие Донато Буччи.

В Канино Стендаль и его друзья были гостями семьи Люсьена Бонапарта. Это навело писателя на размышления, которыми он делился с Буччи: правительство Луи-Филиппа^J — «весьма плохое правительство, которое не имеет базы и может быть свергнуто со дня на день, и если мы проживем еще несколько лет, то, я думаю, мы увидим у власти кого-нибудь из семьи Бонапарта, ибо, что бы там не говорили, Империя оставила весьма глубокий след во Франции».³⁷ Пророчество Стендаля сбылось, когда революцией 1848 года Июльская монархия была свергнута, и в 1851 году путем государственного переворота к власти пришел Луи Бонапарт — Наполеон III. (В первой половине XIX века личность Наполеона I еще была окружена ореолом, связанным в какой-то степени с идеями Великой французской революции. Наполеона противопоставляли реакционному режиму Реставрации и Июльской монархии — царству банкиров. Стендаль восхищался гением великого генерала Революции, но осуждал деспота-императора и считал восхищение им делом опасным, ибо оно может привести Францию к преклонению перед любым деспотом).

Взаимоотношения Стендаля с Донато Буччи стали со временем настолько дружескими, что антиквар запросто заходил к французскому консулу. Если же последний не желал, чтобы его отвлекали от работы, он вкалывал в петлицу булавку, — этот условный знак был известен его друзьям. (О таком же знаке Стендаль упоминает в книге «Прогулки по Риму», где путешественники, чтобы не надоедать друг другу, «уславливаются, что тот, кто втыкает булавку в воротник своего костюма, становится невидимым; с ним не заговаривают».)

Как Донато Буччи рассказал кузену Стендаля Ромену Коломбу, он, Буччи, позволял себе иногда пошутить над своим другом, зная его интерес к женскому полу: антиквар появлялся перед окном консула с дамской шляпкой на кончике трости. Заинтригованный Бейль высовывался из окна, чтобы разглядеть незнакомку... Пытаясь помочь Стендалю найти спутницу жизни, Буччи подсказал ему мысль жениться на 20-летней дочери местного жителя, гонфалоньера Видо, отец которого до революции 1789 года исполнял в Чивитавеккье обязанности французского консула. Эта девушка не отличалась ни красотой, ни образованностью; несмотря на это, предложение Анри Бейля было отклонено, потому что ее дядя, обладавший небольшим состоянием, грозился лишить Видо наследства, если племянница выйдет замуж за безбожника Бейля.

Между прочим, то, что его друг не верит в бога, огорчало и религиозного Донато Буччи, который рассказал в письме к Ромену Коломбу о следующем разговоре с Анри Бейлем: «[...] Однажды, повторяя свой обычный рефрен: или он не существует, или он злой, он добавил: хотите ли вы, чтобы я доказал вам это?

— Нет, сударь, избавьте себя от этого труда.

— Ах! жаль, мой друг, что вы не более религиозны.

— Почему, сударь?

— Потому что таким образом у нас нет повода для дискуссии и мы остаемся тут как два дурака».³⁸

С этим очень перекликается заметка Стендаля на полях книги «Прогулки по Риму», являющаяся как бы отзвуком подобного разговора: «Я тоже хотел бы верить, но лихорадка только что унесла жизнь трех бедных маленьких детей моего соседа, а это заставляет меня думать, что не все справедливо и прекрасно в этом мире».³⁹

Донато Буччи знал также о кознях, которые консулу строил его помощник, и очень жалел о том, что в свое время порекомендовал Бейлю Тавернье, считая Лизимака честным и старательным человеком. Стендаль сказал однажды антиквару: «Мой друг, я бы предпочел, чтобы вы мне дали 50 палочных ударов, чем заставлять меня взять в свою канцелярию этого подлого мерзавца Лизимака».⁴⁰ Взаимоотношения консула со своим помощником обострились после того, как последний сломал замок и проник в комнату, где консул перед отъездом в Париж оставил свои личные вещи. Этот факт обсуждался в переписке Стендаля с Донато Буччи, которому он неоднократно предлагал место Тавернье, грозившегося отставкой. К великому сожалению Стендаля, Лизимак не ушел со своего поста.

Особенно тесной дружба Стендаля с Донато Буччи стала после того, как писатель вернулся в 1839 году в Чивитавеккью после трехлетнего отсутствия. Стендаль поселился в доме на площади Порта Романа, где жил антиквар. Это отмечала и местная полиция, в донесениях которой Анри Бейль упоминается как «неразлучный друг Буччи и враг правительства».⁴¹ Здесь, конечно, имеется в виду папское правительство, которое установило за Бейлем неусыпное наблюдение с момента появления этого француза в Чивитавеккье в 1831 году, считая его «опасным либералом». (Оно не могло себе позволить не принять назначение Бейля, как это сделал всесильный австрийский канцлер Меттерних, когда Анри Бейль был назначен консулом в Триест.)

После Июльской революции 1830 года Чивитавеккья, куда прибывали французские корабли, была под особым надзором папской полиции. Она не преминула заметить, что новый французский консул встречается с Донато Буччи, Пьетро Манци и Бенедетто Блази (адвокат и президент местного филармонического общества). Этих троих полиция обвиняла в своих донесениях в принадлежности к тайному обществу Добрых Друзей и в революционной пропаганде. Стендаля же она подозревала в том, что, пользуясь прибытием французских кораблей, он получает и распространяет среди своих друзей недозволенную Ватиканом литературу.

Даже во время непродолжительных поездок писателя во Флоренцию, Равенну или другие города, местная полиция отмечала каждый его шаг. Из ее донесений, обнаруженных в XX веке, биографы Стендаля узнали немало любопытных подробностей о том, где он бывал, с кем встречался и даже как был одет. Так, например, в одном из донесений флорентийской полиции 1832—1833 годов сообщается: «[...] В субботу утром, 25-го сего месяца, Бейль вышел из дома без четверти десять, позавтракал за четверть часа в кафе у Колонн, затем отправился в читальню. Он вышел оттуда в полдень и пошел в лавку шляпника [...]. Он вернулся в гостиницу и вскоре — в читальню Вьессе^K. Там он находился до четырех часов без четверти [...]. На г. Бейле было синее манто [...]».⁴²

Особый интерес для стендалеведов представляют материалы секретных архивов Ватикана, опубликованные Виктором дель Литто в 1967 году: в августе 1839 года, не без помощи коварного Лизимака, папская полиция подвергла тщательному осмотру ящики с книгами, рукописями и др., которые Стендаль перед возвращением в Чивитавеккью отправил туда из Парижа. При этом полицией была составлена детальная опись содержимого каждого ящика. Но, как говорится, нет худа без добра: благодаря этому исследователям стало известно, какими книгами писатель в то время пользовался и какие рукописи у него тогда были.

Когда Стендаль умер — по иронии судьбы удар сразил его совсем рядом с министерством иностранных дел, — апостольский делегат Ватикана в Чивитавеккье Стефано Росси сообщил статс-секретарю папы, кардиналу Ламбрускини (1 апреля 1842 года): «Ввиду своей обязанности постоянно информировать Ваше Преосвященство о том, что я узнаю, когда прибывают французские корабли [...], я должен вам сообщить [...], что пресловутый Бейль, консул Франции в Чивитавеккье, находясь в отпуске в Париже, умер от апоплексического удара посреди улицы, когда он возвращался с обеда у министра Гизо. Важные доктрины, опошленные им в его романах, распространенных под ложным именем Фредерика Стендаля, заставляют нас жалеть о том способе, каким он был сокрушен божественным Правосудием [...]».⁴³ Надо думать, что апостольский делегат, если бы это было в его власти, нашел бы инквизиторский способ, чтобы избавиться от Анри Бейля... Как бы то ни было, кардинал Ламбрускини нашел эту новость «очень интересной».

Однако обратимся вновь к 1839 году, когда Стендаль вернулся в Чивитавеккью и поселился по соседству с Донато Буччи. Три года, проведенные во Франции, оказались очень плодотворными. За это время появились новеллы «Виттория Аккорамбони», «Ченчи», «Герцогиня ди Паллиано» и «Аббатиса из Кастро», сочиненные Стендалем по материалам старинных итальянских хроник, обнаруженных им в римских архивах. Эти хроники привлекли его внимание безыскусным рассказом о неистовых страстях эпохи Возрождения. Одна из этих хроник — история Вандоццы Фарнезе и ее племянника Алессандро — дала Стендалю первоначальную идею романа «Пармская обитель». Мы уже упомянули о том, что это произведение было написано в конце 1838 года. В том же году, после путешествия по Франции, Стендаль написал также и опубликовал книгу — «Записки туриста»^L.

В этот период были начаты «Воспоминания о Наполеоне», задуман ряд новелл и новый роман — «Ламьель». Над этим произведением и работал Стендаль, когда он стал соседом Буччи. Роман обещал стать очень интересным: центральным персонажем писатель избрал девушку из крестьянской среды, наделенную живым умом и страстной душой, в противоположность бесцветному обществу скучающих аристократов, куда она попадает. По замыслу автора, Ламьель должна была предпочесть столичным денди разбойника, поджечь здание суда и погибнуть в огне, но... роман остался неоконченным.

Ничто в Чивитавеккье не способствовало творчеству. Консульство стало настоящим «почтамтом» — Анри Бейль получал и отправлял одно письмо за другим: о карантине судов, о пошлинах на импортируемые товары и ценах на зерно, о графике прибытия судов и количестве пассажиров, о приходах и расходах консульства и т. д. В конце 1839 года представитель свергнутой во Франции династии Бурбонов, Анри V, прибыл в Рим и ожидался также в Чивитавеккье — переполох среди французских дипломатов, бесконечные донесения и т. п. Курьер из Рима разбудил Анри Бейля чуть ли не ночью...

К тому же здоровье писателя заметно ухудшалось. Однажды, во время работы над романом «Ламьель», Стендаль вдруг упал в обморок. В тот же день он записал на полях книги «Прогулки по Риму»: «1840, 1 января. — Свалился в огонь, исправляя 35-ю [страницу] Ламьели». (Рядом с письменным столом писателя находился камин.) В наши дни медики установили на основе симптомов болезни, описанных Стендалем в письмах к друзьям, что у него начались спазмы сосудов головного мозга^M.

3 января, перелистав старые записи о своих бурных любовных переживаниях, во время которых у него не раз возникала мысль о самоубийстве, Стендаль записал на полях книги: «Прогулки по Риму»: «Я говорю, в 1840 году, видя столько оплошностей, причиненных таким количеством эмоций: но в конце концов, Прекрасное в страсти, не состоит ли оно в количестве эмоций?»⁴⁵

Однако мигрени участились... Пытаясь отвлечься, Стендаль отправлялся на охоту или на раскопки с Донато Буччи, и снова увлекся этим. В деревне Черветери, в двадцати двух милях от Чивитавеккьи, Стендаль любовался античными статуями, которые были случайно обнаружены крестьянином во время работы на винограднике. Среди этих одиннадцати статуй некоторые оказались колоссальных размеров, — восхищенный писатель не раз возвращается к этой теме в своих письмах и даже составляет для министра справку «О статуях Черветери», надеясь, что французское правительство заинтересуется ими и приобретет их.

Стендаль сообщает также друзьям о собственных находках. «Я нашел древние бронзовые монеты Августа, Тиберия, Траяна и др., — пишет он юной Евгении Гусман и Палафокс, будущей супруге Наполеона III. — [...] Хорошенько всмотритесь в их портреты [...]. Наполовину стертые портреты римских императоров — обычно шедевры по рисунку» (10 августа 1840 года).⁴⁶ Стендаль скучает по этим милым испанским девочкам — Евгении и ее сестре Паке («Пакита»), которых он навещал в Париже и которые любили слушать его рассказы о пережитом во время наполеоновских походов. Как в свое время в письмах к сестре Полине, он стремится воспитать их вкус, расширять кругозор.

Весной 1840 года Стендаль написал на листке: «Последний роман. Конец 39 — 40 [год] [...]. Сцена должна быть во Флоренции или в Венеции». Затем следуют дневниковые записи, которые должны были служить писателю материалом для нового произведения. В них он анализирует развитие своих взаимоотношений с леди Ирлин (Earline) — под этим английским псевдонимом скрыта римская дама, которой Стендаль увлекся (как полагают, красивая графиня Чини). Однако это увлечение, как и творческий замысел писателя, не имело последствий. Среди записей Стендаля, относящихся к этому эпизоду, одна особенно интересна тем, что она раскрывает черту самого автора, скрытого под псевдонимом «Доминик»: «Характер Д[омини]ка, его привычка в поисках счастья. Он без конца мечтает, его самое большое мучение состоит в том, чтобы оторваться от этих мечтаний».⁴⁷ Вместе с тем в этой записи ярко проявилась и другая черта писателя: его постоянное стремление к самоанализу.

Мечтатель и трезвый аналитик так же неотделимы в Стендале, как неотделимы в его творчестве мечта и действие. Мечтая о счастье, Стендаль, как и его герои, не остается пассивным; он действует, а для писателя это значит — творить. Вот почему и в эпизоде с леди Ирлин Стендаль стремился воплотить свои собственные чувства и мысли в образную ткань художественного произведения. Страстная активность натуры французского писателя нашла самое яркое выражение в его творчестве. Если в жизни влюбленный Анри Бейль часто терял дар речи, становился застенчивым и несмелым, то в своем творчестве он смело вторгался в самые потайные уголки влюбленного сердца, анализировал «кристаллизацию» чувств и проявлял макьявеллическую способность в достижении наметенной цели.

Но в 1840—1841 годах с творчеством дело обстояло все хуже. Частые и сильные головные боли, внезапные потери памяти, — Стендаль неоднократно жалуется на это в письмах к друзьям. 15 марта 1841 года у него был первый апоплексический удар. «Я вступил в схватку с небытием [...]», — пишет он, едва оправившись, другу Доменико Фьоре. Следы небольшого паралича отражены на портрете Стендаля, который художник. Анри Леман исполнил карандашом в августе 1841 года. Это последний и самый волнующий портрет писателя. Он изображен здесь сидящим с грустной улыбкой за столом; его правая рука почти безжизненно лежит на столе... (У Стендаля были, между прочим, очень красивые, тонкие руки; он гордился ими и любил их показывать. Они послужили моделью скульптору Жале для статуи Мирабо.)

И все же писатель не сдавался. Правда, теперь ему приходилось почти все диктовать, — даже самые близкие друзья не могли уже разобраться в его почерке. В прогулках Стендаля теперь сопровождали две очаровательные собаки, которые скрашивали его одиночество: «У меня две собаки, которых я нежно люблю, — сообщал он Ромену Коломбу, — одна — черный английский спаниель, красивый, но грустный, меланхоличный; вторая— волчонок, кофе с молоком, веселый, живой, одним словом — молодой бургундец; я грустил от того, что мне нечего было любить» (19 июня 1841 года).⁴⁸

Через несколько месяцев Стендаль снова отправился в Париж — на лечение. В своих последних письмах к Донато Буччи (январь-февраль 1842 года) он просит позаботиться о том, чтобы почистили его квартиру, ружье, — он чувствует себя хорошо и в мае они снова увидятся. Но в марте Анри Бейля не стало...

В 1840 году, после прочтения «Пармской обители», Бальзак опубликовал в журнале «Revue parisienne» большую статью, озаглавленную «Этюд о Бейле (Фредерике Стендале)». После детального разбора этого романа — «шедевра литературы идей», по определению Бальзака, — он обращается к личности автора: «[...] Г-н Бейль — один из выдающихся людей нашего времени. Трудно объяснить, почему этот глубокий наблюдатель, этот искусный дипломат, доказавший всем, что он писал, и всем, что он говорил, возвышенность своих идей и обширность практических знаний, остается только консулом в Чивитавеккье. Никто не мог бы достойнее представлять Францию в Риме [...]».⁴⁹

Восторженная статья великого романиста, уже тогда всемирно известного, глубоко тронула Стендаля. В одном из вариантов своего ответа Бальзаку он писал: «Вчера вечером, милостивый государь, я был глубоко поражен. Думаю, что еще никогда и ни о ком так не писали в журнале, а пишет лучший судья в этом деле. Должно быть, вы пожалели сироту, брошенного посреди улицы [...]».⁵⁰ Бальзак был первым крупным писателем, который во всеуслышание отдал должное своему собрату по перу, столь мало признанному при жизни. Сам Стендаль довольно точно угадал, что его «не станут читать раньше 1880 года».

Во второй половине XIX века, после того как в Париже вышло в свет первое собрание сочинений Стендаля (50-е годы), интерес к этому писателю стал постепенно возрастать, и не только к его творчеству, но и к его личности. К 80-м годам Стендаль получил всеобщее признание как один из величайших реалистов мировой литературы. Одним из первых проявлений интереса читателей разных стран к великому французскому писателю и была беседа Феликса Мейендорфа с Донато Буччи, во время которой русскому дипломату был подарен томик Ланци с рукописными заметками Стендаля, — та книга, которая находится в Государственной библиотеке в Риге. Но об этом расскажем в следующей главе.

___________

^A Так Стендаль осторожности ради называл графа Сент-Олера.

^B Либерал Доменико Фьоре, приговоренный в Неаполе к смертной казни, эмигрировал из Италии и жил постоянно в Париже.

^C Французский путешественник, посетивший Рим. в 1853 году, рассказал о Чивитавеккье и о папских чиновниках: «[...] Порт кажется пустынным [...]. Нас задерживают два часа в таможне; нас изводят, к нам придираются, потому что у нас четыре рубашки и несколько путеводителей, которые служащий принимает за политические сочинения».²⁶

^D Эготизм — английское слово, означающее чрезмерное внимание к самому себе.

^E Древнее название Парижа.

^F Номер журнала «Телескоп» (№ 7 за 1832 год), в котором эта статья была напечатана, открывался ею. Он имелся также в личной библиотеке А. С. Пушкина, где были и другие материалы, относящиеся к Стендалю и несомненно привлекавшие внимание русского поэта уже в 20-х годах, еще до появления первого крупного романа французского писателя «Красное и черное».³⁴

^G «Прогулки по Риму» (франц.)

^H Чичероне — гиды (итал.)

^I Взглядами (на Рим... — немецк.)

^J Луи-Филипп — герцорг Орлеанский, которые пришел во Франции к власти после Июльской революции 1830 года (Июльская монархия), представлял в действительности финансовую аристократию. Стендаль называла его «самым большим мошенником из королей».

^K Читальная и книжный магазин Вьессе во Флоренции были местом, куда приходили либералы, чтобы читать новейшие французские газеты и журналы и обсуждать политические вопросы.

^L А. И. Тургенев, который был в это время в Париже, прочел отрывок из этой книги в журнале «Revue de Paris» и «угадал автора». Вскоре Тургенев встретил Стендаля в салоне писательницы Виржини Ансело и беседовал с ним о его будущей книге.⁴⁴

^M Среди Друзей Стендаля имеются специалисты разных профессий, в том числе и врачи. Они часто весьма серьезно занимаются в свободное от основной работы время изучением творчества и биографии французского писателя, как, например, известный врач из Триеста, Бруно Пинкерле, который оставил сборник очень интересных исследований, посвященных Стендалю.